Сибирские Огни № 007 - 1991

вилось воспользоваться этим его приглашением только через год. Все было тогда, как замышлялось: и ужение окуньков-ершиков в тенистой речушке, и грибная охота, и костерок при звездной рос­ сыпи, и ушица... И была еще сосредоточенность. Была пленитель­ ная, благостная услада. «Вот чудо-то!» — снова прорвалось у Кон­ стантина Дмитриевича, помнится, на рассвете при стройном, нара­ стающем щебетании птиц после камертонной запевки малиновки в соседнем с нами кустарнике. Много позже я прочитал его дневниковую запись по такому именно случаю: «Если не вдохновит тебя тишина, закатная заря, одиночество в лунной ночи или пронизанная солнцем листва, — иди и удавись: выше и торжественнее этого ничего на свете нет». Однако сосредоточенный, отрешенный от тревог повседневных, досуг был предельно скоротечен. Как и в прежние послевоенные годы, Константин Дмитриевич вынужден был трудиться с «водо­ лазными перегрузками»: днями — на предприятиях и в учреждени­ ях (в том числе и в редакциях газет), а урывками и преимуще­ ственно по ночам — реализовать свои творческие замыслы. Эта жизнь на износ отягощалась неблагоприятными сопутствующими обстоятельствами, особенно дефицитом отзывчивости или проявле­ ниями недоброжелательства в непосредственном окружении, в среде «литературной братии». В письме от 23.08.57 года он сооб­ щал: «Не думаю, что сумею заинтересовать тебя описанием нашей литературной жизни. По-моему, это то же и такое же, как (везде): неудачникам сочувствуют, а в душе искренне радуются беде ближ­ него; удачникам выражают на словах поздравления < ...> а в ду­ ше страстно желают ему провала, завидуют и злятся. Словом, любой мой рассказик, тиснутый где бы то ни было, —« сокрушительный удар по моим собратьям по перу. Я совершенно не понимаю этого их состояния, т. к. сам вовсю взаправду раду­ юсь успеху другого, если в этом успехе есть его страсть и талант. Во всяком случае, я хорошо знаю, что халтурщики, графоманы, окололитературные жуки — суть первейшие и лютые враги каждо­ го мало-мальски способного писателя и журналиста. На этом осно­ вании ты дай себе клятву всячески воевать с ними, предоставив их анафеме и трехпалому свисту. За сим — будь живой. Пиши. К- Воробьев». Как справедливо заметил Евгений Носов, сердце этого мужест­ венного человека было чрезвычайно отзывчиво на проявления доб­ ра и зла. Уточняю: оно было барометрически чувствительно, в частности, к проявлениям делячества в среде литературной. Лично меня убедили в этом многие и многие факты. Не берусь дословно воспроизводить неизменно опричиненные гневно-взрывные его суж­ дения на этот счет. Ручаюсь, однако, что смысл их совершенно точ­ но и афористически емко выражен в повести «Вот пришел вели­ кан...»: «Я понимаю, что всякие жизнерадостно ^увлеченные пройдохи с гибкими спинами всегда и всюду и каждый по-своему урывали и урывают у простодушного общества свой гоголь-моголь, но нельзя же отдавать их спекулятивной предприимчивости литературу, жи­ вопись!..». Два следующих письма К. Воробьева тоже относятся к 1957 го­ ду. Первое датировано 13-м октября, второе получено месяцем позже. И одно тревожнее другого.