Сибирские Огни № 006 - 1991

чется. Нынче здесь, завтра там. То в поезде мчишься, то на авто­ бусе летишь. Одним словом — волюшка. Ну, а с бабами уже — ни-ни. Помню, одна в автобусе — то голову мне на плечо положит, то ножкой своей тронет мою. А я, слышь ты, на контакт — ни в какую. Хватит, думаю, нам одной Марьи Евгеньевны. У тебя же на лбу не написано, что ты не такая. А у Марьи Евгеньевны мы все-таки побывали. Хапнули, значится, куска на три — и к ней. Решили: хватит платить. Или башку отвернем, или, на худой конец, попугаем. Ма­ ленько пожили на свободе — и осмелели. Адрес ее наизусть выучи­ ли. В Москве она жила. Приехали, слышь ты. Нашли квартиру — звоним. Открывает мордоворот в спортивном костюме. — Ну? — смотрит на нас. — Нам бы Марью Евгеньевну, — говорим. Пропускает вперед. Заходим. А в квартире еще такие же — хо­ леные, гладкие. У одного бородка клинышком — ученый, видать. У другого — аккуратные усики. Артист, наверно. Музыка играет. И, слышь ты, — траурная, как на похоронах. Аж мурашки по ко­ же. А эти уставились на нас и смотрят, как на букашек. Ну, дума­ ем, попались. Не зря же такая музыка. Благородные. По-христи­ ански. Только попа не хватает. У меня поджилки трясутся, и Лох­ матый сменился в лице. А тут и сама Марья Евгеньевна выходит с кухни в атласном халате — хоть слева на нее смотри, хоть спра­ ва — везде хороша. — А-а-а! — узнала она нас. — Кормильцы. Ну проходите, про­ ходите. А сама цинк — тому мордовороту, что нам дверь открывал. Не успели мы глазом моргнуть, как оказались на полу. Руки, ноги нам за спину, скрутили веревками — и вот, слышь ты, мы посреди комнаты, как две качалки. Лежим, значится, покачиваемся на жи­ вотах, а они нас — бух! бух! — со всех сторон ногами, крича: — Обокрали поэта, а Маньке хрен с маслом! Зажали долю! Ученый с бородкой по одному боку, артист с аккуратными уси­ ками по другому. Это меня. А Лохматого мордоворот отоваривает. Я — ой! Лохматый — ай! А они еще сильнее. Трясут над нами гри­ вами, рычат: — Признавайтесь, суки! А то порешим! — Век свободы не видать! Гол он как сокол — этот поэт! — клялись мы с Лохматым между ударами. Потом Лохматый затих. И я угомонился. Вижу, у Лохматого кровь изо рта бежит. И я что-то захлебываться стал. И тут перед глазами, слышь ты, вся жизнь с самого рождения, как в кино. Бегу это я, значится, маленький по полю, а вокруг взрывы, «мес­ серы» над головой. Мама! Мама! — кричу я. Вдруг какой-то му­ жик хвать меня под мышку — и к речке, к лодке, значится. И поплыли мы с ним. Потом — лес, партизаны. Пшенная каша... И так это все тускло, расплывчато... И тут мордовороты выдохлись. Сели на диван. Курят, как ии в чем не бывало. Слышу голос Марьи Евгеньевны: — Эрик, развяжи! Встали с Лохматым на ноги, а ноги не держат. Отекли. И рука­ ми не пошевелить — висят, как плети. Чувствую: денег в кармане нет. Забрали, гады, за поэтову хату. Так и не поверили, что мы в ней ничего не взяли. А, может, поверили, да причина нужна была, чтобы забрать у нас деньги. Скорей всего так,