Сибирские Огни № 006 - 1991
прочесав посредине проборчик, — стала она ему делать новую при ческу, — то в результате получится вот что, смотрите туда, — за кончив, показала она ему на зеркало за нашими спинами. — Лев! Мыслитель! А раньше кто это видел? А если из вашего галстука сделать бабочку, — прилипла Марья Евгеньевна к его груди, —■ то и другие ваши достоинства будут налицо. Ну как! То-то же... Гвоздев краснел, смущался. Однако же, взгляда от зеркала не отводил. Видно, нравился сам себе. Мы с Лохматым давились со смеху: «Ну, баба! Ну, фармазон- ка!» — Эх, была не была! — вытащил Гвоздев из портфеля пузырь армянского коньяка. «Гонорары он не получает, — усмехнулся мне на ухо Лохма тый. — Ну и чесала!» — Вот и славненько! Вот и прекрасненько! — обрадовалась Марья Евгеньевна, увидев коньяк. Мы с Лохматым тоже зауважали Гвоздева. Не каждый ведь день коньяком угощают. Лохматый сбегал к проводнице за стака нами. Марья Евгеньевна приготовила закусь. И загудели мы по- черному, как в кабаке, махнув с Лохматым руцой на Курган, где хотели еще час назад сойти. У нас ведь в сумке тоже была пара пузырей водки. Как не ответить добром на добро?! Вначале все было тихо, мирно. Выпили коньяк, выпили наш пузырь — другой доставать не стали. Ну, поэт и расщеперился. — Люблю людей! — стал он бить себя кулаками в грудь. — И вас люблю1 Всех люблю! Клялся всем, а лез целоваться только к Марье Евгеньевне. А у той ни в одном глазу, хоть и пила наравне с нами. Однако же, де лала вид, что тоже захорошела. И не возражала против поцелуев Гвоздева.’ А он, забыв, что еще пять минут назад жаловался на плохую жизнь, сулил ей богатство и счастье: До печенок образ твой любя, Зная не по слухам тебе цену, Я осыплю золотом тебя, В соболя, как куклу, разодену. И это слышь ты, чуть ли не после каждого поцелуя. Поэтому я и запомнил. А у Марьи Евгеньевны ушки на макушке, глаза горят. Еще бы: такое обещает! Значится, богат. — Лирик ты мой, зарифмованный! Славный ты мои, стихотво рец! — льнула она к нему еще больше, чтобы узаконить обещан ное им. А мы с Лохматым от зависти сучили ногами. «Побить его гада, что ли?» — подумал я. И у Лохматого, вижу, кулаки уже наго тове. Нам, значится, ручки гладить, а ему целоваться можно. Но тут поэт, слышь ты, от Марьи Евгеньевны перекинулся к нам. Вид но, понял, пивень кудлатый, что мы обижены на него. Вы меня любите, а? .Вы меня уважаете? — стал трясти он за плечи то меня, то Лохматого. Корыстолюбивый. За так любить всех не хочет, требует и ответ ной любви. _ , — Любим! Любим! Как не любить такое мурло! — накрыл его лицо пятерней Лохматый и с причмоком поцеловал свою руку в том месте, где с обратной стороны были губы Гвоздева. А он, растроганный поцелуем, вытащил из кармана «визитку» и сует ее нам:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2