Сибирские Огни № 004 - 1991

рещет на ветру. Кстати, по нему можно определять направление ветров и прогнозировать метеорологическую обстановку в городе «— закрывать форточку или не закрывать. Но ни с Набережной, ни с Весенней улицы, ни с Советского проспекта факела не раз­ глядишь. Нужно набрать высоту. Или смотреть с правого берега. В прежние годы в Заводском районе, среди камня и железа, всегда что-то полыхало по ночам, бросая отблески на небосклон и отражаясь в реке. Это сжигался избыточный газ, сжигался хотя бы для того, чтобы принести меньше вреда атмосфере. Есть у хи­ миков выражение «бросить на свечу», или «сжечь на свече». Это деяние всегда представлялось мне преступным й вынужденным, во всяком случае, эпизодическим. А тут пламя постоянное, как веч­ ный огонь. К бездумному расточительству сибиряку не привыкать. Я знаю, сколько факелов горело, да и сейчас горит в нефтяном Приобье, когда уничтожается попутный газ возле нефтяных скважин, кото­ рые мы открывали торопливо, жадно, нерасчетливо, лишь бы по­ скорее отрапортовать и насытить мировой рынок. Терялось всегда во сто крат больше, чем шло в дело. Мне рассказывал химик и партийный работник Петр Ефимович Трихин. Он побывал на Самотлоре в делегации очень разнородной, куда входил и японский бизнесмен. Когда японец вылез из маши­ ны и увидел могучий факел, сжигающий попутный газ, он несколь­ ко мгновений смотрел ошеломленно. Потом понял и дико захохо­ тал. Потом сел на камень и заплакал. Я не знаю, плакать мне или смеяться, когда смотрю на факел, пылающий над Заводским районом. Смотрю утром: горит. Смотрю вечером: горит. Горит сквозь ливень летом и сквозь метель зимой. Иногда из трех грэсовских труб валит белый дым и заслоняет от меня факел. Я вздыхаю облегченно, кажется, погас. Но вот порыв ветра отклоняет дымовую завесу, и я снова убеждаюсь: горит, проклятый! Он приходит в мои сны, принимая кошмарные злове­ щие очертания. Я просыпаюсь и подхожу к окну: горит! Неужели это навсегда? Неужели так предусмотрено нашими грандиозными, всегда лучезарными планами? И я иду за разъяснениями к Деду — моему старшему товарищу, старейшине кузбасской журналисти­ ки Ивану Алексеевичу Балибалову. Я сейчас уже и не помню, когда именно Дед вошел в мою жизнь. Такое ощущение: он был в ней всегда. Невысокий, кряжи­ стый, похожий лицом на пожилого киноартиста Николая Крючко­ ва, с хриплым ворчливым голосом, он следит за каждым твоим шагом, оценивает каждую публикацию. Всегда ругается, укоряет за лень, отсутствие любопытства и дерзости, подсказывает темы и все повторяет: «Эх, мне бы твои годы!» А я с грустью думаю, что мы оба теперь представляем старшее поколение, хотя ему, почти восьмидесятилетнему, я кажусь до сих пор мальчишкой. Впрочем, в беседах наших я именно таковым се­ бя и чувствую. Дед — живая история края. — Тогда, в 1929 году, — вспоминает он, — было завязано три индустриальных узелка: строительство металлургического комби­ ната в Кузнецке, строительство шахт в Прокопьевске и строитель­ ство большой химии в Кемерове, город еще назывался Щеглов- ском. Строили, конечно, предприятия, а жили в бараках и землян­ ках. До сих пор наши города похожи на вокзалы. Вокзалы и есть, что, не согласен? И вот тогда я, деревенский парнишка, мечтаю­ щий работать на заводе, поступил в техникум, где было три отде