Сибирские Огни № 003 - 1991

ющие тяжкий труд современного грозного часа — увы, мы' сами се­ бя исключаем из среды живых и радующихся. Это не то что «рабо­ тающий да не ест», это гораздо беспошаднее: «даже и работающий без светоносного горения будет отстранен от трапезы духа и огонь радости не согреет его». Против этого нарождающегося закона справедливости ничего нельзя поделать, и очень хорошо, что справедливость такова: даже по глазам вашим увидит всякий работодатель — приносите вы ему или хотите унести от него. И не слова, а действия доказывают каче­ ство. Уж по тому, кто и как примет эту справедливость, он сам мо­ жет судить, годится ли для подвига новой жизни или сам себя ис­ ключает из списка достигающих. Если же не перенесет этих слов суровых — сам себя отрицает, сам отстраняет от себя помощь, ибо истинная помощь в качестве собственного разумения. Что из того, что кто-то нам посочувствует и будет непрестанно о нас думать и вздыхать? Ведь человек, носитель божьего сосуда — духа разума, — есть тот объект для лучших радостей, который разу­ меет слово и для которого издревле в слове был Бог и Бог был сло­ вом. И если он не почует, из каких источников и побуждений ему говорят сурово, если сам не сможет помочь себе, то должен хотя бы сравнить свое положение с теми, кто находится в положении, во сто крат худшем. Почему я беру на себя дерзость написать вам эти строки, и не только вам, но и всем, сущим на Родине и вне ее, на безвестной суше и в море далече, русским и нерусским людям, разумеющим русское слово? А вот почему. X. КОГДА МАТЬ УТЕШАЕТ ДИТЯ СВОЕ... Когда молодая и неопытная мать спешит утешить плачущего ре­ бенка, она хватает все, что попадает под руку: плешивую куклу, по­ брякушку, блестящую, звонкую безделушку, реже цветок... Иногда, тряся ребенка на руках, она стучит какой-нибудь шумливой вещью, неестественным голосом кричит или старается запеть наскоро неуда- ющуюся песню. Ничто не помогает. Тогда мать поспешно обнажает и дает ребенку свою грудь, но ребенок, точно оскорбленный, еще больше надрывается, захлебываясь криком или заглушая своим го­ лосом все звуки и все песни матери. И матери кажется, что дитя страдает от невыносимой боли, что от крика у него что-то оборвалось внутри и он сейчас умрет. В отчаянии она хватается за первую по­ павшуюся чашку с водой, вливает каплю в рот ребенка, он захлебы­ вается, затихает, кажется, совсем перестает дышать, и вдруг... В мо­ мент, когда казалось, он должен был скончаться, хоть и с криком, он все же открывает глаза и ловит ими что-то на потолке... Мать еще страдает и откачивает погибающее чадо, а ребенок полными слез глазами уже улыбается и постепенно затихает, следя, как свет­ лый солнечный зайчик от едва колеблющейся в чашке воды замер на потолке и заигрывает или что-то тайное, свое рассказывает сов­ сем затихшему ребенку... Но оттого, что ребенок не умирает и даже не кричит, мать не замечает этой тайны солнца, ей некогда на этом останавливать свое внимание. Она счастлива, ибо ее солнце — ее собственный ребенок. Между тем, быть может, в этом зайчике на потолке, в этом преломленном луче солнца, заключено зерно не толь­ ко всего будущего озарения души ее ребенка, но и ее собственное в нем и чрез него грядущее бессмертие! Не беру на себя материнской роли утешителя, но сравниваю свои мысли, которыми скреплял для вас те образы, в которых вижу смысл любого утешения... Мне кажется, что я понял в скорби материнских дум о детях — мучениках там и здесь, что все окружавшие меня красоты, о кото