Сибирские Огни № 003 - 1991

шкалик водки не для себя, — он очень редко выпивал и не любил вина, — а для чужого, странного человека. Шкалик водки для за­ мерзающего на морозе человека, который ночью постучится только в бедную избушку... (Богатые боятся странников.) Шкалик водки для такого человека — целая чаша жизни. Или же отец берег этот пятак для того же странного человека не на водку зимой, а на кусок саха­ ру весной или летом. И вот эта забота о чужом, о странном и прохо­ жем, о желании от убогих бед своих доставить хоть какую-либо ра­ дость другому — вот где началась воистину первая помощь челове­ ку. И вот где начался, я думаю, и мой оптимизм наперекор судьбе. Но, конечно, если мой отец остался в памяти как подвижник и ге­ рой, то мать незабываема, как самое прекрасное и самое святое виде­ ние в моем детстве. Это ведь о ней я где-то сказал: ...И кроткий лик матери с каплями слез Стоит меж святых, посреди... И замерли ветки соседних берез, И шепчет солома мне: «Тако гряди». Я рассказал вам только один случай из того периода. Теперь рас­ скажу другой, не бойтесь — он иного свойства. Конечно, вы должны понять, что с тех самых жутких дней я уже считал великими счаст­ ливчиками тех детей, у которых отеп не избивает их мать. Нужно ли говорить, что с тех же самых дней я никогда почти не думал и не за­ ботился о себе и был воистину счастлив, когда видел улыбку на ли­ цах отца и матери. Дивлюсь, откуда мать моя взяла тот свет, которым она светилась на фоне страшной своей жизни и нашей темной нищеты? Это она, еще в моем младенчестве, заронила в мое сердце то зерно, которое еще и теперь растет и крепнет и питает мою душу. \ '• . Помню яркий знойный полдень, когда простая жница склони­ лась к спелому овсу и на загорелом ее лице затеплилась улыбка. Там, где начиналась полоса овса, стоял большой и пышный куст ро­ зовых полевых мальв. От зноя у меня болела голова, я хотел пить и есть, а овода и мухи беспощадно жалили меня. Я плакал. И вот про­ стым движением серпа, который блеском своим уколол мои глаза, мать срезала и бросила мне пучок прохладных, пахнущих медом цве­ тов. А сама, любуясь только одним, не срезанным, сказала: — Погляди-ка, погляди: это кто такие сделал? Я сел на первый сноп, которым была начата жатва, и стал рас­ сматривать душистые цветы, пораженный первой чудной мыслью — вопросом: «Это кто такие сделал?» — и забыл о всякой боли, о голо­ де, и о самом себе. Я и раньше видел горы и поля, небо и солнце, деревья и травы, но меня ничто не поражало так, как именно эти первые полевые цветы, которые творит закон природы, великое Ничто, Которое для меня является всетворящим и радующим чудом... Может быть, поэто- му-то я считаю и самую жизнь творцом неисчислимых чудес. По-мо­ ему, каждый цветок, его окраска, лепестки, аромат, капельки росы на листьях — все это украшает землю для того, чтобы радовать челове­ ка, птицу, насекомое и даже зверя. А сколько этой нерукотворной радости в кристаллах инея, в разноцветных огнях камней, в улыбках юности, в насвистывании со­ ловья, в полете ласточки, в бездонной тайне неба, в трепете первой любви, в загадочном сверкании бесчисленных планет. Вот так зародилось во мне первое зерно неистребимого оптимиз­ ма, который позже, в просторах жизни, вырос и окреп в ошибках, в неудачах, в упрямом труде и в крепкой вере в то, что бодрость и си­ ла — Бог, а уныние и слабость — дьявол.