Сибирские Огни № 003 - 1991

на доске формулы. Что-то из химии, я и сам не понимал этого. Теща меня не видела. Вернее, не слышала, так как Олька в это время раз за разом повторяла какое-то трудное, наверное, место. — Ты, Оля, так бурчишь или чего-нибудь играешь? — спросила Пелагея Матвеевна. Это был стандартный вопрос. И задавала его старуха не со зла или желания причинить внучке неприятность. Не понимала она и, наверное, совершенно искренне хотела понять, просто так бурчит на пианино внучка или играет что-нибудь правильное. Олька хлопнула крышкой пианино и резко встала. — Да играй, мне-то что,— сказала Пелагея Матвеевна. Но играть уже было нельзя. Этот вечный эффект «публичности», невозможность уединиться, побыть одному, заняться интересным, любимым делом, зная, что никто не смотрит тебе в спину. — Оля, пошли есть,— сказал я. — Сейчас,— через силу ответила дочь, но сначала пошла в ванную умываться. Я знал, что Ольга будет долго плескаться в ли­ цо холодной водой, прежде чем выйдет оттуда. Здесь нужно было вечно сдерживаться. На себя я давно махнул рукой, тещу во внимание не принимал, считал, что Валентина жи­ вет в одной квартире все-таки со своей матерью и ей от этого легче, а Ольгу старался всячески ограждать от тягостных эффектов тесно­ ты. Не заходил в комнату, если к дочери являлись подруги; вслух в присутствии Пелагеи Матвеевны просил Ольгу поиграть на пианино, этим как бы беря ответственность на себя; провел динамик от маг­ нитофона в маленькую комнату, чтобы его можно было включать, не мешая бабушке. Какие же все это были мелочи, потуги, самообман. Я чувствовал, чувствовал, как что-то рвалось в душе, подгонял вре­ мя, надеясь на перемены к лучшему, не верил в них и писал. Писа­ тельство стало для меня единственной отдушиной в нормальной, на первый взгляд, жизни. — Мама, ты сейчас будешь есть или потом? — спросила Вален­ тина. — Да потом, ладно уж,— ответила Пелагея Матвеевна. Я включил у телевизора звук. Хоть и ничего не понимала в этих передачах Пелагея Матвеевна, но звуки человеческого голоса убаю­ кивали ее, успокаивали. Она любила разговоры. А музыка, эстрад­ ная или симфоническая, раздражала ее. Эти ужины втроем, когда дверь кухни прикрыта, я любил. По­ лучался семейный круг, где можно рассказать о своих радостях и неудачах, зная, что все примут близко к сердцу, но никто не будет особенно охать и внешне расстраиваться. Здесь все переходило в шутку, минуя этап тягостных переживаний. И беды казались не та­ кими страшными, а удачи — сверхудачами. Одно выражение: «Ну, ты даешь, папаня!» или: «Да брось ты об этом думать, Федор» снимало, хотя и не до конца, нервное напряжение. — Отец-то опять своими рассказами кашу заварил,— сказала Валентина. — Влюбил кого-нибудь друг в друга? — спросила дочь. — Да нет, стареет он. Про любовь пишет все меньше и меньше. — Ничего я не старею. Просто, кроме любви, в жизни есть еще очень многое. — А что ты опять натворил, папаня? — Да ничего особенного, во-первых. А во-вторых, если что и было, то это Федор, сын Михайлов. — А! — воскликнула Ольга.— Ты говорил, что у нас был ка­ кой-то предок. У Юрия Долгорукого или Петра Первого... — Во времена Ивана Грозного. — Все равно. Дом, что ли, заселил? _ Вот напечатают если, тогда и почитаете. Только это, навер­ ное, (гудет це скоро. Если вообще будет...