Сибирские Огни № 003 - 1991

Со дня их смерти прошло менее 6 лет, а я все еще не могу пове­ рить, что встреча моя с ними осенью 1916 года была последняя. Я был в краткосрочном отпуску из своей части, стоявшей на Карпатах, и пока доехал до Сибири, срок отпуска подходил к концу, но в родное село я все-таки заехал повидать своих стариков. Оба они заметно подались, усохли, поседели, но все еще работали вплотную, и мать обильно угощала меня горячими пирожками. Новый дом у них сгорел еще в 1904 году, сын-большак был в отделе, а мы, трое младших братьев, все были на войне, и старики жили в своем отдель­ ном домике одни, рядом с зятем, тоже взятым на войну. Я прекрасно помню эти последние минуты перед расставанием. Мне было как-то весело ехать в свою часть к своим солдатам, в ог­ ромную многомиллионную семью-армию, но я чувствовал, что ма­ тушка моя все что-то хочет мне сказать большое и важное, но не мо­ жет или не находит времени. Она захлопоталась с подорожниками, целое утро возилась — жарила мне на дорогу шаньги, сдобные бу­ лочки, петушков. Как-то незаметно наступил час отъезда — я пошел в низенькую мазанку, служившую отдельной кухней на дворе, там мне захотелось что-то сказать ласковое матери, а главное — побыть с ней наедине. Но ничего сказать не могли мы друг другу. Наконец зазвенели колокольчики — ямщик мне подал лошадей. Я заспешил, надел фуражку и шинель, уложил в тележку вещи и подошел к ма­ тери, чтобы попросить у нее благословения. Вижу, руки у нее затряс­ лись, и все лйпо перекосилось от какого-то застывшего в нем, не вы­ раженного словами желания или несказанного слова. Перекрестив меня, она вдруг бросилась ко мне на грудь и впервые в жизни я по­ чувствовал ее такую маленькую, сухонькую, затрепетавшую в отча­ янных рыданьях последнего прощания с самым ласковым из четы­ рех сыновей. Это был именно какой-то кроткий и покорный вопль сознания, что она впоследние со мною видится. Попрощавшись затем с отцом, я сел в тележку и вдруг увидел, что он вывел из двора гнедую старую кобылу с жеребенком по имени «Зойку», сел на нее бер седла и поскакал рядом со мною. Смотрю — выехали из села, поднялись на Крещенскую горку — он все скачет рядом. Начались поля, показались с детства призрачные лиловые горы за рекой Убой, а отец все скачет, скачет, разговаривая со мной... Точно не мог расстаться, чуял, что тоже впоследние со мной расстается — версты три уехал от села и только тут остановились, распрощались и... расстались навсегда... Эти два образа — отца и в особенности великой мученицы ма­ тери — встают в моих воспоминаниях как самые незабываемые при­ меры той многострадальной и суровой жизни, после преодоления ко­ торой я не имею права хныкать и смотреть на свет печальными гла­ зами. Потому что, как бы плохо ни сложилась жизнь моя теперь — хуже той, какую пережили мои родители, она никак не может быть. Но об одном я вечно буду сожалеть — это о том, что не удалось по­ больше уделить внимания старым людям... Так вот... Не надо бы тревожить тени отошедших... Но сейчас передо мною встали еще два ярких случая из жизни моих отца и матери, когда мне было года четыре. Однажды в слякотный осенний день, когда отец, по случаю не­ настья, не был на работе и чинил какой-то хомут, мать сказала ему что-то неприятное, должно быть, относительно его «измены»... Сна­ чала он отшучивался, визгливо хохотал и, помню, крепкими зубами вытягивал ременный гуж из хомута. Мать не унималась. Мы, четве­ ро детей, были в избе, и я почуял, как отец нахмурился и пригрозил: — Замолчи, не лезь на грех! У меня ноги из обуток вылезли... Вши заели, а ты навязываешь мне сударку... — Не замолчу! — вдруг зарыдала мать. — Ребятишки вон бо­ сые и голодные, а ты последний ковш муки ей тащишь...