Сибирские Огни № 001 - 1991

Иногда у него отнимали подушку, говоря: Дай мне другую подушку — эта какая-то черствая! — и от­ давали взамен кусок сбившейся в ком ваты в драном напернике. Што­ пая дрань и рвань, он со страхом вспоминал Париж и с еще боль­ шим страхом Москву. Скреб каменными пальцами под треухом и жил до срока. Жена Елена не разыскивала его, и оттого Жумарту делалось спокойно: его позор принадлежит ему одному. В пятьдесят первом году он стал пилорамщиком, обзавелся женщиной коми, и это были уже ясные дни, если даже на северном небе хмарь, а чуни утопают в грязюке. «Освобожусь... — говорил он женщине коми. — Куплю себе дра­ повое пальто, шляпу и фибровый чемоданчик. Хочу поглядеть на Адика — он уже джигит!» 3 Теперь об Адике. До четырех лет он не разговаривал, и мать Елена стеснялась пе­ ред отчимом, который, давая Адику леденец из красивой коробочки, спрашивал его: — Ну что, немтырь?.. — Потом зажимал легонько нос Адика двумя пальцами и, глядя в глаза, уточнял: — А? Отчим обладал только правой рукой — левую оставил на Хаса­ не, но и имеющейся он греб изрядно: того добра, что он скупил за длинное время войны, хватило бы на три колхоза. Мать заискивала перед одноруким, и Адика они не стеснялись ни днем, ни ночью. В школе ему бывало веселей, чем дома, а еще веселей на улице. Кличка Фюлер осталась за ним, но уже лет в двенадцать он уве­ рил себя, что, когда получит паспорт, — сменит имя и уедет на дру­ гую улицу или на Север к полярникам. С тем и жил, и даже смеялся. Особенно смеялся, когда отчим турнул его из дому. И за дело. У Елены с одноруким не получалось детей, и они взяли привычку за каждую мелкую провинность шантажировать Адика тем, что плюнут на него, негодяя, и возьмут в дом хорошенького сироту. Рано утром приехали мусорщики, открыли задвижки мусоропровода, и оттуда высунулась рука в черной перчатке — это был протез Адикова отчи­ ма. Адик выбросил его раненько утром, а сам ушел бедовать, ушел и стал ширмачом. А страна жила упоенно. Шло и проходило свежее для живущих время, в котором маль­ чики играли в «налиток» отцовскими медалями, а девочки — «в ма­ газин» облигациями государственных займов Капай-города и хижи­ ны пригородов утепляли стены Почетными грамотами, а радиодик­ торы состязались в бодрости интонаций. Адик ходил в кепке из шести клиньев, в темно-синей диагонале­ вой кепке, и белом кашне; на четырнадцать лет он был своим в Марь­ иной роще, брал гитару и играл марухе, толстой тетке с морковной помадой на сердечных губах, «Гибель «Титаника». И мало кто знал, который годок идет мальчишке, а виной тому — синдром Морфана, болезнь Линкольна и де Голля. Адик был сухопар, высок, клешняст, щеки и глаза его смотрелись запавшими, а лицо — суровым. Он до­ ставал дно самого глубокого кармана, удача пресмыкалась перед ним, как мать Елена перед одноруким. Адик иногда уходил один в Сокольники, обнимал дерево и смеялся, разгружал сердце; он уже не думал менять свое имя на другое, помня, как ласково шептали ему девушки из хороших домов: «А-адик...» Он говорил себе, что поворует до совершеннолетия и бросит. Хорошо оденется, придет к матери Елене и скажет: «Я уже взрослый, я кормлю себя сам. Скажи: где мой отец? Я хочу к отцу...»