Сибирские Огни № 001 - 1991

ловечек-человек с черными бусинками в глазах и милым незнанием — вдруг? — он выйдет навстречу солнцу и вспомнит что-то про нас, и подумает про нас, подумает необидно и ненервно, а ласково, тихо, весело — с верой! — и солнце расскажет ему обо мне, о том, как мне тут свободно и радостно живется, а завтра передаст мне привет от него, весть о том, что я живу в его сердце, что он любит меня — поч­ ти навсегда? — что все хорошо, а будет еще лучше... Вдруг?! Маленький мой человек, мне так не хватает тебя здесь. Мы хо­ дим по одной земле — родной, нашей! — под одним солнцем, дышим одним воздухом, — кажется, ясно, что нам нужно делать — жить долго и счастливо и понимать друг друга. Почему понимание прихо­ дит позже, когда уже ничего не вернешь и дорога за спиной, как кам­ нями вымощена потерями, а мы мостим, мостим дальше?.. Давай не будем — чтобы позже. Давай — чтобы сейчас. Наш отечественный бронзовый памятник, когда он еще не был памятником, а был человеком, любил женщин и мечтал о счастье, написал гениальное: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Я много путешествую по его словам, его слова для русского — океан. У меня есть сейчас воля — свобода выбора, куда пойти и что делать, в самом широком смысле, и есть почти покой — самый настоящий, не­ книжный, невыдуманный покой — без дурацкой болтовни, без серд­ цебиений, без водки... А почти — потому что покой включает в себя нечто... как бы тебе это объяснить? Вот влюбленность — это вечное беспокойство, страх, вопрос... А потом приходит любовь — такая спо­ койная и настоящая. Когда — бескорыстная открытость навстречу друг другу, и еще — чтобы рядом друг с другом. Этого «рядом» нет, и поэтому покой — почти. А было бы — и чудится, большего не же­ лать. Тогда бы я поспорил с памятником: такой покой и такая воля — счастье. Я помню: метелило, буранило, и не видно ни черта, хоть глаза коли, и мы с тобой бродили в этой снежной заварухе... Касались на­ ши руки, и мы бросались навстречу друг другу... Я помню эти мгно­ вения, в них свет и надежда на лучшее, я никому их не отдам, моя маленькая... Но снова резко задувал ветер, бросал снег в лицо, и от­ рывал нас друг от друга. И мы брели в метели, слепые и неприкаян­ ные, не веря в новую встречу, думая, что разлука — навсегда. Сколь­ ко богохульств, сколько проклятий моих заглохло в этом бесовском вое? Сколько планов прозрения и освобождения было выношено в моей голове?! Улеглось, слава Богу. Буря улетела кружить других неразумных. Бывает, идешь по лысому, без деревьев, гребню на лыжах в яс­ ный морозный день, и до того прозрачен воздух, до того всесильно любовью сердце, что кажется: вглядись пристальней в даль — и уви­ дишь башни парижских соборов, или верхушки небоскребов Нью- Йорка, или еще дальше... Вглядываешься и, правда, видишь, это не мираж, это взгляд сердца, и видишь всю землю на тысячи километ­ ров, и миллионы разных людей на ней, и любишь всех их, все они — братья тебе. Теперь — вот так далеко видать. Про нас. И незачем блуждать. Дорога-то одна. Мы должны идти друг к другу. Ниточка между нами не должна рваться. Я это очень знаю. Мой дорогой родственник, который пишет акварели и играет на скрипке в свободное от формул и циклотронов время, сказал на днях, пристально глядя на меня: «Да, послушай, почему-то пришла мысль про любовь. Это сокровище, которое, мне кажется, нужно держать очень глубоко в себе, а не в верхнем потоке сознания — верхушки должны работать, и только особо сильная волна достигает сокровен­ ного, и человек по-настоящему что-то чувствует — это трудно, и 54