Сибирские Огни № 001 - 1991

здесь именуют художником. С мольбертом я его видел всего один раз. Обычно же он весь в хозяйственных хлопотах: косит сено, возит землю, расхаживает с топором, громко браня жену. У него неприят­ ное грубое лицо. Несколько лет назад человек раскатал по бревнам свою старую симпатичнуию избу и затеял строительство. Теперь на месте уютного домика — недостроенная двухэтажная башня, черне­ ющая окнами без рам, рядом сарай из шифера, словно заводской цех в миниатюре, дальше баня и еще какие-то крыши и крышонки. Блес­ тит лаком новенькая «Нива». Круглыми днями — крик, стук, кудах­ танье и блеянье. Очевидно, изысканные музы, если они даже и появ­ лялись иногда здесь раньше, пустились слабодушно в бегство под напором столь шумной материальности, и художник стал бывшим. Обыкновенная история. Хотя рассказывали, что в районном городе у него однажды была персональная выставка и местная газета писала о том, что она — гордость района. Я не верю, что этот самоуверен­ ный матерщинник с неумным лицом — художник. Вот и дача. Калитка закручена ржавой проволокой, и я долго пыхчу над ней, вымазывая руки в коричневое. На заросших травой грядках краснеет последняя клубника, яблонька клонит к земле вет­ ки, усыпанные незрелыми яблоками, и на вишне уже чернеет ягода. Внутри дома затхлый запах застоявшегося воздуха, сыро. Нуж­ но протопить. Я радостно потираю руки — начинается! Я люблю неспешную бытовщинку, мудрые хозяйственные дела. Я понял: когда хандра и жуткое нездоровье, спасенье не в дива­ не и взгляде в стену, от этого только хуже. Нет, нужно вставать и де­ лать мелкие дела: готовить еду, мыть пол, стирать, таскать воду — из отчаянья, из тошноты, которые несет резкая смена высот, возвра­ щаться в человеческое, в то, что от земли, и тогда успокаивается сердце и забываешь про нездоровье. Оно попросту проходит. Когда я был совсем маленьким и моя мама должна была уме­ реть (так говорили врачи, они виновато разводили руками — не боги! — и смущенно улыбались), случилось чудо. Мама вспомнила о том, что у нее есть дети, которым она нужна, нужна не как идея, а как руки, которые стирают, готовят, шьют... И вместо того чтобы встре­ чать страшное и думать только о нем, она думала о нас, то есть о жизни, и что-то пыталась, со стонами, с обмороками, делать, не ле­ жать, не умирать... Я помню ее, бредущую по стенке — на кухню, чистить картошку. Я помню ее, ползущую на коленях... И страшное — отступило. И люди удивлялись. В этом Воля-К-Жизни. Не в словах, не в призывах к своему есте­ ству, не в искусственно мертвой бодрости. Просто — делать то, что нам назначено природой, заботиться о себе. И о других, по возмож­ ности. Рушить комфорт. Чтобы время было занято не бессильным и унылым самокопанием, а полезным трудом. Но не подчиняться бы­ товым делам, не превращать их в самоцель, а быть над ними, быть хозяином себя. Чтобы не уподобиться художнику, который стал бывшим. Я радостно потираю руки... Я включаю электричество, включаю холодильник, наполняя его немногими, самыми необходимыми продуктами: курица, сметана, сыр, масло. Бегу в углярку. Здесь раскалываю полено, распиливаю его на короткие чурбачки, бросаю в ведро несколько кусков угля и тащу все это в дом. Печь долго не растапливается. Комнаты напол­ няются дымом. Я копошусь возле печи, чуть слышно поругиваясь. Наконец печь начинает гудеть. Я распахиваю окна и смотрю на себя в зеркало, что висит над умывальником, весело хохочу — ну и обра­ зина! чумазая! потная! Ополаскиваю лицо и, гремя ключами, на­ правляюсь к бане. В бане вкусно пахнет сухим деревом. Взгляд мой упирается в стену парной. Я хмурюсь — с бревен висят черные лох­ мотья, сами бревна — черные и корявые. Безобразие! Мне не нравит