Сибирские Огни № 001 - 1991

го теледиктора: «Читайте газету «Правда», читайте внимательно...» Меня сотрясает подленький смешок. Дьявол! Воистину бесстыдны мысли наши, и не на что опереть­ ся в этом бесстыдстве, нет сил изгнать его. И на последнем краю, когда все внутри будет содрогаться от ужаса, и кричать о спасении, и рыдать в отчаянии — губы нарисуют какую-нибудь глумливую ухмылку, а мысли поскачут по потешным кочкам. Куда? Я возвращаюсь домой, оставив мою маленькую подругу на по­ том. Но и мудрые книги не открываются мне, я в опале, столь ясные несколько дней назад буквы обидно сливаются в непонятное, в ка­ кие-то мистические иероглифы, смысл которых один — обвинение в предательстве. Я потерянно валюсь на диван. Я листаю свою память. Она, слава Богу, послушна мне. Случившееся давит меня, я словно бреду по болоту, и под нога­ ми колышется мокрое и вязкое, и ни кустика кругом, чтобы ухва­ титься, ни островка. Мне необходим сейчас островок твердой земли, чтобы почувствовать почву, оглядеться, успокоиться. Я ищу его в своей памяти. Каждая новая страница этой родной книги — как вспышка света, и она или разливает во мне блаженство и покой, или обжигает колюче совесть. Эту грустную историю чередований можно продолжать как угодно долго, и если на открывшейся странице меня ждет высота слов и поступков, то следующая неизменно несет такую низость, что приходится крепко зажмуриваться и скрипеть зубами. Я выбираю самые светлые страницы, самые светлые знаки своего прошлого. У моих дорогих родственников есть чудная дача в глухих си­ бирских местах. Это уютный зеленый домик со скрипучей мансардой, с аккуратными ставенками, выкрашенными в белое и голубое. Летом мои дорогие родственники любезно позволяют мне жить на этой да­ че, и дачные дни становятся счастьем моей жизни. Тем, кто побы­ вал здесь, очень трудно уезжать в пыльный каменный город. Вспомнилось: Лариса, моя старая, покладистая, испытанная Ла­ риса лежала в постели и, постанывая от обожания, листала томик Ахматовой. Лариса — странный человек. В двадцать шесть лет она начинает открывать для себя настоящих поэтов, в двадцать шесть лет ей чудится в небе золотое распятие, и она учится жить просто. Эта внутренняя работа происходит не на моих глазах (мы в разных го­ родах и даже не переписываемся), и в наши встречи, которые неожи­ данны и редки, я удивляюсь: «Понятнее, когда подобные вещи слу­ чаются с человеком в юности...», Лариса улыбается в ответ: «Лучше поздно, чем никогда...», а когда я ей напоминаю о наших сумасброд­ ствах трехгодичной давности, она невозмутимо говорит: «Тогда я еще не знала главного...» и снова улыбается тихо и спокойно. Спо­ койствие убежденной монашенки. Но Лариса — не монашенка. Зна­ чит, главное, которого она еще не знала три года назад, позволяет... Я стоял у открытого в мир окна, курил, и дым сплетался в при­ чудливые очертания, в которых сквозило что-то неуловимо дорогое. Я напрягал зрение, пытаясь определить это дорогое по имени, и вдруг из клубов дыма, словно из каких-то неведомых сфер, выплыло лицо моей маленькой подруги, и оно отчего-то было очень печально. Я по­ думал о том, что моя маленькая подруга сейчас где-нибудь в Грузии, или в Крыму, или в Праге, или еще черт знает где, и забыла обо мне. Стало больно. Лариса сказала: — Какие чудесные здесь места и как не хочется уезжать! Все- таки время неоднородно, оно то ускоряется, то тянется жевательной резинкой, и этот странный закон людям еще предстоит открыть, — Лариска имела претензию выражаться иногда не совсем по-человече­ ски,— Вот и отгулы мои — только-только, кажется, взяла их, и