Сибирские Огни № 001 - 1991

щением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю...» — история по­ вторяется. Сколько себя помню, я решал, как мне зажить чище и полезнее. Когда был поменьше, писал режимы дня с цитатами из уважаемых мною покойников. Или с собственными изобретениями. Выдумывал что-нибудь такое: каждое утро читать возвышенное, думать о дне ушедшем, о его ошибках и обретениях, думать, как исправите ошиб­ ки в дне настоящем, настраиваться на день, чтобы он зазвучал струной, чтобы он был светел и радостен, как солнце... В воскресенье уезжать в лес — почувствовать свое единение с природой, которая бесконечна, гармонична, и есть огромный смысл — пытаться быть достойной ее частью. Набираться праны. И так далее. Прицокивал языком, представляя, как чувствую единение с природой и набира­ юсь праны. Дальше сладких грез обычно не заходило. Чуть повзрослев, стал составлять себе стратегические планы. Режимы дня не выполнялись, планы — тоже. Забирался на облю­ бованную горку и часто, как казалось, по трудным, нехоженым пу­ тям, по скалам, обдирая в кровь руки, забывал про сон, про еду, про всякие удовольствия, потом дорога становилась положе, и я успокаи­ вался — идешь, глазеешь по сторонам, улыбаешься глупо, славишь в душе собственную выносливость, силу воли, а бесы-то не дремлют, у них работа без выходных, вдруг оступился — очнулся — уже внизу, в самом начале. Чем выше заберешься, тем больнее падать. Напа- дался, наушибался. Плюнул на вершины. Пусть себе сверкают. Они — не для меня. Писал на листах бумаги что-нибудь умное, чтобы — всегда пе­ ред глазами, чтобы спотыкаться о запись, не потеряться в буднях. Что-нибудь вроде эмерсоновского: герой тот, кто непоколебимо сосре­ доточен. И зашифровывал начальными буквами от чужих глаз — г. т. к. н. с. Приходил в мое отсутствие какой-нибудь приятель и вписывал новые буквы. Получалась чушь — «гаткий нос». Остроум­ ничал приятель. Хохотал. А я сердился — до разрыва полного дохо­ дило. Потом я понял, что если мы так быстро привыкаем к своим ре­ шениям, принятым сердцем, привыкаем и умело забываем о них, научаемся ловко обходить их, когда они мешают нашим милым глу­ постям, то еще быстрее это происходит с вывесками, пусть самыми раскрасивыми. С настенными напоминаниями. День спотыкаешься о запись, два, а на третий — уже не спотыкаешься, уже отношение как к интерьеру. Когда я понял это, у меня появилось стойкое от­ вращение ко всяким лозунгам. Вроде бы и слава тому-то и тому-то, и наша цель то-то и то-то, а на самом деле и не слава, и не цель вовсе, а лишь слова про славу и цель, к которым давно привыкли. Если вы хотите, чтобы люди не поверили в золотое грядущее, напишите на каждом заборе, что оно золотое, и люди не поверят. Это точно. Получается, что я проврал свою жизнь. Мне трудно говорить та­ кие слова, но это так. Раньше я уверял себя, что лгать по мелочам не очень страшно. Нет-нет, я, конечно, осуждал себя за это, я даже твердил одно время цитату из старой буддистской книги: «...он обя­ зан правдивости тем царственным чувством уверенности, что он ис­ пытывает...» Но маленькие лжи не исчезали, и я решил, что это не очень страшно, — пусть. Даже перестал называть ложь ложью, а про­ сто — мистификацией, розыгрышем, забавой. Не забывать о главном, быть верным по большому счету своему пути — вот что считал важ­ ным. Но ложь — это цепочка, одна вызывает другую, другая — тре­ тью, и однажды я обнаружил, что со всех сторон окружен, как вяз­ ким туманом, ложью, и ни просвета правды, ни проблеска, и вся моя жизнь есть непрестанное и постыдное вранье. Это было ужасное про­ зрение.