Сибирские огни № 012 - 1990

Оденем его в дорогой темно-серый костюм и черные английские штиблеты, на рубаху белизны снежной нацепим брусничного цвета галстучек с аккуратным узлом: готово! И вот однажды сидит он в президиуме, откинувшись: правый кулак на столе, левая рука опущена... В зал смотрит значительно и чуть нахмурясь. А дело было в городском доме политпросвещения — громадный зал!.. И вдруг на виду у всего честного народа он, идейный вождь, значит, этот, сделал озабоченное лицо, встрепенулся, вскинулся, сел прямо. И такое во всем его облике недоумение обозначилось. Я спер­ ва подумал, что оратор что-нибудь такое сморозил... как это я, ду­ маю, пропустил?.. Навострил уши и — одним глазком на оратора, другим — на городского вождя... А он вдруг полез во внутренний карман пиджака, достал пуза­ тый бумажник, вытащил из него пачку денег, а бумажник положил рядом, под рукой... Быстро пересчитал деньги — хорошо было ви­ дать, что это синевато-серые четвертные, — на секунду задумался и снова потом начал считать: на этот раз куда медленней... Поскольку моя профессия научила меня, сам понимаешь, стре­ мительно ориентироваться, то я уже пересчитывать не стал: уверен был, что не мог ошибиться. Гляжу, морщины у него на лице стали разглаживаться, вздох­ нул с явным облегчением: если бы техника у нас была почувстви­ тельней, то микрофон и точно бы разнес вздох этот на весь зал... А так только еле уловимый шелест послышался. Все верно, думаю. Убедился: семьсот пятьдесят. Или долг отдавать приготовил? Или — если судить по довольному лицу — ему долг только что вернули... А, может, и взятку дали? Если верить, конечно, Гдляну... Сложил он аккуратно четвертные свои в бумажник, определил его обратно, одернул пиджак, поправил галстук и снова на глазах у всех преобразился: мелкие заботы оставили его, на лице снова обыч­ ная его значительность появилась, нижняя губа чуть дрогнула и торжественно отвисла — о т к в а с и л а с ь . Ну, хорошо, думаю. И у меня с души камень упал... А то если б он и дальше там, секретарь, продолжал меньжеваться, пришлось бы мне, как человеку порядочному, записку в президиум посылать: мол, успокойтесь. Все правильно: семьсот пятьдесят. Но к чему я эту историю рассказываю?.. Да к тому, понимаешь, что уж больно велика разница, верно?.. Секретарь горкома — первое в городе, можно сказать, по идейной значимости лицо, думает, сидя в президиуме, о чем угодно, только не о том, о чем, сам понимаешь — в повестке дня на приглашении указано, а этот неизвестный деятель международного рабочего дви­ жения, сидящий в сто двадцать восьмом ряду президиума, — он, деятель этот, что-то еще и записывает, ты представляешь?.. Да и что можно было тогда на собрании умного записать — ну, ты ска­ жи мне: что?! Может, потому его Онищенко марксистом, кружков- цем-то и окрестил: за дисциплину, за терпение, с которым он что-то там конспектировал. Ты вправе, конечно, сказать: а, может, он что-нибудь другое за­ писывал?.. Может, роман, скажем, сочинял! Статью. Докладную записку... мало ли?.. Не-ет, брат. Сначала он доклад тщательно конспектировал, потом начинал речи выступающих записывать... Почему знаю? Уж юльно надоедал он всегда соседям по президиуму. То одного из них толкнет да раз­ будит, то другого... И переспросит, видать: ладошку потом к уху приставит и ответ слушает... И ткнет своим конспектом соседу под нос: тому приходится проснуться теперь уже окончательно, надеть очки, уставиться в тетрадку «кружковца»...