Сибирские огни № 012 - 1990

— То ли у тебя или Васьки меньше нахрапа? — парирует Да­ нилов. — Только он у вас интеллигентский, а у меня — напрямую. — Вот опять интеллигентом обругал, — сетует Юрка. — За что? — А ты, Федя, сам уже гнилая интеллигенция, — уличает То- дик. — Среднее образование! Никуда не попрешь. Вася не может не встрять, для него недопустимо затушеваться, он должен перебить спор, затеянный без его участия. Он обращается к Вале как можно проникновенней и красивей со стихами из пуш­ кинских «Цыган»: Живи на воле без уроков, Не знай стеснительных палат И не меняй простых пороков На образованный разврат. Он как бы намекает, как бы подмигивает Вале, призывая к про­ стым порокам. Валя завела на патефоне пластинку Вертинского, и раздался тоскующий даже в бодрых ритмах, завораживающий артистичной картавостью голос словно с того света; еще и этим он завораживал, этот голос, что шел с того, белогвардейского, света, из заграницы, из чанкайшистского Харбина, захваченного сейчас японцами. Кто зна­ ет, как проникали харбинские пластинки через границу на замке, через все бдительные ограждения от таможни до НКВД. Правда, их владельцев не записывали во враги народа, хотя, конечно, никто и не хвалился публично, что у него есть Вертинский. Да мало ли эмигрантских пластинок ходило по стране из рук в руки: и Лещен­ ко с его незабытым «Чубчиком», и сам Шаляпин с «Дубинушкой» и «Блохой», да и не только певцы: хранился же у мамы дореволю­ ционный томик еще одного белоэмигранта — Игоря Северянина. Сейчас, впервые услышав Вертинского, Вася удивился, как они схо­ жи, Северянин и Вертинский, необычностью ритмов и плетением слов. Даже странно, что у Вертинского не оказалось ни одной песни на стихи Северянина. Укачивали незнакомые ритмы, влекли прижаться и закрыть глаза, чтобы ощущать только, как в плавном шаге танго колени ка­ саются коленей. В бананово-лимонном Сингапуре, где, брови черно-синие нахмурив, танцуют все танго... И кюрдамир становился вкуснее, его терпкость все гармоничней сочеталась с терпкостью музыки и слов. Ни Нади, ни Веры не было здесь, и неогражденная свобода обуяла Москалева, будто ничего еще не накрутилось в жизни и все начинается заново, и не с простых пороков начинается, а с образованного разврата. Он прижимал к себе Валю-именинницу, ловко проводя ее между танцующими парами, а сам налагал на ритмы Вертинского северя- нинские слова, громко, заглушая пластинку, мешая, наверное, тер­ пимым к нему сотоварищам: В группе девушек нервных, в остром обществе дамском я трагедию жизни превращу в грёзо-фарс. Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском! Из Москвы в Нагасаки, из Нью-Йорка — на Марс! Да еще жестикулировал, то и дело убирая руку с Валиной та­ лии, чтобы выразительно показать на каждую девушку нервную, чтобы широким жестом обозначить в целом острое общество дам­ ское. Он снова был как Труффальдино со стружками на ноге и не мог, не хотел прийти в себя, и не было на него Валентины Викто­ ровны, как не было ни Нади, ни Веры. А потом Верочка Ушманова прильнула к нему, и он стал высо­ ким, как Гришка. В торопящем темпе фокстрота Верочка подняла к нему лицо и, улыбаясь призывно, сказала: