Сибирские огни № 012 - 1990

шел на банальную профилактику всего лишь предполагаемых учеб­ ных недомоганий. — Да вы не беспокойтесь, Агнесса Марковна, все будет в по­ рядке, как всегда... Я могу идти? На пороге остановил его жалобный вскрик: — Вася, веди себя хорошо! В другой раз Вася, наоборот, не стоял, а сидел за столиком в своей комнате, полуобернувшись от учебников, а перед ним стояла мама. Первые ее слова разозлили ну прямо до отчаяния, хоть вска­ кивай да беги из этого обложного кольца. — В школе встревожены твоей дружбой с Лутониной. Говорят, что она старше тебя, что от этой дружбы того и жди беды. Мама нервничала, но не откашливалась, и большие серые гла­ за были печальны, внимательны. Вася придержал рывок к побегу, пробормотал с неприязнью: — О какой еще беде речь? — Она старше тебя, но она все равно еще девочка. Женщину так легко обездолить, ты знаешь это? — Дружбой не обездолишь, — помягче сказал Вася, с довери­ ем взглянув на расстроенное мамино лицо. Любовью, — надо было сказать,— любовью не обездолишь. Но почему же это никем не запрещенное слово само собой становится запретным, когда его должны бы произнести уста? Потому ли, что оно не для разговоров, тем более не для выговоров? — У женщины судьба такая хрупкая, так легко разбивается. А несет она совсем непосильный груз. Надо лелеять женщину, а не калечить и не обижать. Васю покорежило от жалкого, сентиментального слова «леле­ ять»... Мама любила такие словечки, выкопанные не из Пушкина даже, а наверно, еще из Жуковского. — Я хочу, чтобы ты всегда уважал женщину, чтобы ни одна от тебя не страдала. — Мама говорила с тоской, с предупреждаю­ щим укором, вглядываясь в сына, столь похожего на отца, на ее мужа, ушедшего дважды — сначала из ее жизни, а потом из жиз­ ни вообще. Она и сама, наверное, не замечала, как непостижимо связывает свою многострадальную жизнь с Надиной чуть обозначив­ шейся судьбой. Это она, большевичка, состоящая в партии больше лет, чем Вася вообще прожил на свете, говорит о своей женской обездоленности! Все понимал Вася, недаром еще летом поднаторелая баба с го­ лыми икрами признала в нем мужчину, он понимал все подразуме­ ваемое, что не могла сказать мама напрямую. Мама и сейчас брала на себя непосильный груз, ибо разговор напрямую возможен у сы­ на только с отцом, но не с матерью. — Мама, я ничем не отягощу твою жизнь, не печалься, — ска­ зал Вася, стесняясь встать и обнять ее, и забыто прижаться к ней. Мама помолчала, как бы удивляясь такому выводу не по сути, потом улыбнулась своей твердой улыбкой: — Я хочу быть спокойной за тебя и за Лутонину. И, правду ты сказал, это значит, я хочу быть спокойной за себя. Ну и железной методичностью, оказывается, обладает Агнесса Марковна!.. На этот раз никто не стоял, сидели оба — и Вася, и Ва­ лентина Викторовна. Сидели на своей сцене, как на репетиции, на близко сдвинутых стульях, способных превращаться то в садовую скамейку, то в итальянские кресла. Валентина Викторовна опуска­ ла далеко за сцену, в пол с гнездами для турника, быстрые озорные глаза и виновато тараторила: — Это не по своему желанию я говорю с тобой, меня просили. Почему-то считают, что ты меня любишь и уважаешь больше, чем кого-либо, и если слушаешься, то лишь меня. Но я не знаю, в чем