Сибирские огни № 012 - 1990

— Это верх неприличия... когда девчонка ходит к мальчику ку­ паться. Это... распущенная невоспитанность. Как... я теперь пойду в ванну?.. Я брезгую, когда... кто-то... чужой моется... в семейной ванне. Вася замкнулся, захлопнулся, и мало ли какие смутные, клоч- кастые тени поплыли, перемежаясь, налагаясь одна на другую, и затемнили недавнюю чистую светлость... Плыли и мамины слезы под стук каблуков на взгорке Красного проспекта, и желание опять оби­ деть ее за это не по мере гневное покашливание, и возможно, что бес­ тактность Нади, оправданная теперь маминой злостью. Да на кой ему этот перегруз души, ни в чем не повинной! Он оделся рывками, напялил шапку. — Ты куда? — спросила мама упавшим голосом. В этой скрытно-эмоциональной семье такой демонстративный уход на пределе отчуждения вызывал трагические мысли о само­ убийстве, что ли, или о покидании дома до конца дней своих. — По делам, — ответил Вася непримиримо, мстя маме муками неизвестности. Он знал, что мама уже страдает, да и для него мучительно это упрямое отчуждение. Сегодня же вечером они станут играть в тя­ гостную игру, при мнимом безразличии болезненно ожидать малей­ ший проблеск в интонации, во взгляде, чтобы неприметным дунове­ нием взаимного прощения наладить согласие. Ладно, дома с мамой так и сбудется, но как такому сбыться в другом родимом доме, в 9 «А», если там, наоборот, надо разладить согласие, усугубить отчуждение?.. Ни в чем не повинная Надя, злой демон! Демон, даже не знающий, что он злой. Чуткий Кацман, заметив бесконтактность на публике влюблен­ ных, тайной которых обладал, а потому покровительствовал им, шептал Москалеву: — Послушай, может, записочку передать Надежде? — Какую записочку? — изумлялся Вася. — Она вон же ходит. Если надо — подойду и скажу. Гришка уверенно и пристально смотрел в лицо Москалеву, но • не в глаза, а чуть пониже, на нос. Такая у него была привычка. — Послушай, а может, Стрельцовой записку напишешь? Ведь легче запиской, чем в упор. Я передам. г у. Вася не находил в себе протеста против этих уверенных и гяу^ пых советов, потому что они были добродушны и с чистым сердцем. . Да не такие уж и глупые они были. Вася несколько раз пыталбя написать Вере, объяснить необъяснимое, оправдать неоправдываемое,' но тут же и рвал бумажки. Вса классика твердила о верности в любви, о падении тех, кто разрушал этот единственный устой люб­ ви. А он не чувствовал падения, наоборот, он воспарял от любви к Наде. И не измена его мучила, а молчание, которое стало ложью. И душа, больная от всего этого, распалила себя до стихов. Ведь стихи имеют прекрасную и коварную способность все объяснить, ничего не объясняя, и обвиняя себя, самооправдаться. Наконец-то Гришка Кацман с готовностью потащил Вере Стрель­ цовой записочку — в стихах: Я клялся до смертного шагу Бороться супротив любви. Надел золотую я шпагу И поясом стан свой обвил. Но нежен и стоек мой ворог, Меня победил он в бою. И я изменил договору, И предал я шпагу свою. Не знаю, куда же мне деться — Врагом посчитал я любовь, Но ранено буйное сердце, И каплет горячая кровь, Струится, мундир мне марая,