Сибирские огни № 011 - 1990

силках таскали. Так жалко, так жалко, я все смотрю да реву, реву да смотрю... Подружки захлюпали, пригорюнились, только Поля хмыкну­ ла, работая над рыбным пирогом, хотела, видно, что-то сказать, да некогда — рот занят. Головой лишь тряхнула и поморщилась. — А Горбачев-то хороший, — вступила Аня. — С людями вон как разговариват, куда ни поедет, все с людями разговариват. Ране их никого так, правителей, не видели. И с водочкой опять же поприжал, хоть чуть потрезвели, и то ладно. Только не изурочали бы, аварии вон все да аварии... — А я молюсь за его, — сообщила вдруг Фрося. — За здравие, за здравие молюсь. — Вот перепиши молитву Михаила-архангела, да пошли ему,— посоветовала Мария. — Молитва, она охранит. — Дак он ить партейный, не возьмет. — Ничо, — твердо возразила Мария. — Партейный али не пар­ тейный — все под одним началом ходим. Да и то сказать — кре- стили-то, поди, ране, чем в партию принимали. Мария говорит, как гвозди забивает, по самую шляпку, ей и возражать боязно. — Надо, надо будет послать, — охотно соглашается Фрося. — Вот соберусь с духом и пошлю. Пусть она охранит. Адреса, правда, не знаю. Ты, парень, не подскажешь? — А чтобыть вам! Тьфу! — Поля с досады чуть не подавилась рыбьей костью, выплюнула прямо на стол непрожеванный кусок пирога, вскочила с табуретки и повела перед собой изуродованным пальцем, словно готовила пространство для тех слов, которые у нее закипели. —Си-и-дят, рассопли-и-вились! А то ты про Сталина вчера узнала, по телевизору сказали! А когда в колхозе за палочки робила — не знала? А когда ребятишкам лебеду варила — не знала? А когда Марию вон в Нарым отправили, со свадьбы прямо, — тоже не слышала? Ну-у-у, ду-у-ры! Учит вас жись, учит, а ничему путнему не научит. Кирпичики там, понимаешь, на носилках потаскали... А я как день в бору отмантулю, да в уброд, в снегу по титьки, приду в барак, на мне все колом замерзнет, и посушиться нельзя, штаны снять боюсь — нам как раз шпану каку-то нагнали, сидят, целу ночь в карты режутся, а зазеваешься, так и прижучат сразу... Все жилы надорвала, суну руку в штаны, выну — а она в кровище, как с овечки недорезанной. И каки там месячны, каки недельны — ничо не знаю, хлещет, и все. Тут бабы наши приезжают, Онька, говорят, старшенька, захворала, не подыматся, посинела уж. Давай я на по­ бывку проситься — не пущают, на колени вставала — не пущают. Так я, сучки обрубала, примерилась да ровно бы невзначай по паль­ цу шваркнула, вот он, до сих пор изогнутый. Покалеченну-то, ду­ маю, отпустят. Держи карман шире — не отпустили. А уж как Онь­ ка выжила — ума не приложу. Не ссылали, а хуже ссылки. Чо-то не торопятся про меня плакать. И в телевизор показывать не зовут. А как вдовой в двадцать-то шесть лет осталась, да с тремя ребятиш­ ками на руках, да четвертый-то в пузе заряжен. Куда идти, кому голову прислонить? Не-е-т, я и тогда все знала, а нынче меня и вовсе на мякине не проведешь, всякой веры наелась, до икоты, и земной, и небесной. Горбачеву оне молитовки собрались посылать. С водоч­ кой поприжал, славуте навуте. А как тебя, Фрося, за самогонку судили — забыла? — Поля поворачивается ко мне, словно ищет поддержки, чувствует, что подружки не очень с ней соглашаются. — Она же в колхозе робила, а дрова у нас только ветеранам леспром­ хозу да войны выписывают. А? Куда бедной старухе? Заводи брагу да самогонку ставь, если без дров сидеть неохота. За самогонку все сделают. И привезут, и расколют. Участковый унюхал, прихватил, суд товарищеский, дак страмили старуху да страмили, страмили да страмили.»