Сибирские огни № 011 - 1990

А Мотыльков и Лена все сидели под несуществующим громко­ говорителем, на той же скамеечке, которую изображали два стула. Только теперь перед ними стоял Николай Маяк, рвущийся на под­ виг и жаждущий славы, и в его глазах, обычно спокойных, искри­ лась яростная голубизна: Ужель твоя молодость улетела? Ну, Лена, прощай, я уже вдалеке. Но если назад привезут мое тело, друзья, вспоминайте о Маяке! — Хорошо! — одобряла Валентина Викторовна. — Как раз Ма­ яку можно подекламировать, недаром Мотыльков говорит о нем: чтец-декламатор, четвертый том... Маяк самовлюблен, он наигрыва­ ет себя. И внешне он эффектнее Мотылькова. Уничижительно воспринял Вася Москалев последние слова взрослой, изящной женщины, которая разбирается в мужчинах и сравнила, конечно, заурядный Васин облик с Валеркиной внешно­ стью. И Галя Иванок по роли подтвердила эти слова: — Я тебя очень люблю, Василий, ты добр, ты честен, ты наш во всем. Но я в тебе хотела бы видеть силу, силу, которая есть в нем. Он лучше чувствует времени бег, он смел, на жизнь он глядит ина­ че. Он — выдающийся человек. — Выдающийся? — с иронией спрашивает Мотыльков. — Что это значит? Вася Москалев не то чтобы очень уж скромный был, а скорее зажатый оттого, что хотел выделиться, но с этим тайным желанием зачастую попадал впросак то из-за гордости, как с обмороженными ушами, то из-за щегольства, как с тройкой по литературе у Вали Нищенкиной. Всяких огорчений, уязвляющих гордость, сам Вася Москалев немало перенес за свою почти шестнадцатилетнюю жизнь и не умел защищаться, не находил слов для отпора, а только краснел неудер­ жимо, постыдно, так что слезы выступали. Но в своем герое он вдруг уловил умение защищать достоинство иронией. «Вася, ты — ангел», — снисходительно улыбается Маяк. «Ангел-сапер», — пожимает плечами Мотыльков. «За его спиной ощущаются крылья», — почти влюбленно говорит о Маяке Лена. «А я хоть и ангел, а крылья — увы!» — шутит Василий. Но он защищает иронией не только себя — от бестактностей, но все высокие понятия — от выспренности. Лена спрашивает: — У тебя мечта есть? — Мечта? Есть. — О чем? — О кружке пива. Лена сердится: Перестань смеяться, Василий, я о большой мечте говорю, настоящей. Но Мотыльков снова уходит от пафоса: Самая большая мечта моя — видеть тебя. И как можно чаще. Эти эпизодики естественнее всего давались Васе. С детства са­ мые высокие понятия были такими родными, что не нуждались в возвышающем тоне. Красное знамя, Красная Армия, красная звез­ да, красный галстук, Красная площадь, Красный проспект — да он вырос в этом алом, обыденном и гордом окружении! Он помнит руководящую издевку отца над лживым пафосом: «Промартель «Красная синька». Недавно он вспомнил вслух эту