Сибирские огни № 011 - 1990

лентой провожающих. Мы с Виктором сидели на заднем сиденье, обернувшись к остановке, и оба увидели, когда чуть опала пыль, одинокую, прощально машущую руку. Вера махала нам вслед, бла­ гословляя на дальний путь. В городе Виктор первым делом побежал к телефону-автомату, и в аэропорт мы поехали уже втроем, вместе с юной и смущенной де­ вочкой, какие, я думал, в наших городах давным-давно перевелись. Ан нет! Каким-то образом уцелели... Наказ Веры я выполнил. Довез Виктора и девочку до аэропор­ та, попрощался и оставил их вдвоем, чтобы не смущать своим при­ сутствием. Сам же поднялся в буфет на второй этаж. Очереди в на­ ших буфетах длинные, стоял я долго, и, пока стоял, объявили, что посадка на ташкентский рейс закончена. Ну вот, подумал я, поле­ тит сейчас лейтенант к месту службы. Получив, наконец-то, кефир и булочку, двинулся к свободному столику и увидел вдруг девочку Виктора, с которой он забыл меня в суете познакомить. Она так и осталась в моей памяти без имени — просто девочка. Тоненькая, беззащитная, как на ветру былинка, сто­ яла она у стеклянной стены, лицом к летному полю. Плакала, по- детски, ладошкой, вытирая слезы. А губы ее шевелились, и в мед­ ленном их шевелении без труда угадывались такие святые, такие старые и всякий раз неизведанной новью обжигающие слова: «Я... тебя... люблю...». «Я... тебя... люблю...» Виктор был где-то на летном поле, внизу, за стеклянной стеной, наверняка видел девочку и понимал, что она ему шепчет. Неудобно подглядывать, даже если смотришь и на счастливых. Я тихонько пошел вниз, невольно и по-чистому завидуя Виктору, пребывая в тихой и светлой благодати, такой тихой и светлой, слов­ но слушал пение в церкви. Да и какое, даже само заскорузлое, серд­ це не дрогнет, когда прикоснется оно к святой чистоте, все-таки ос­ тавшейся еще в нашей жизни... В родную деревню Виктор вернулся из чужой страны в звании старшего лейтенанта, с двумя орденами Красной Звезды и в цинко­ вом гробу. Стоял конец апреля, над черной, оттаявшей землей зыбко качался тугой и влажный туман, гроб был накрыт густой моросью, и прощальный залп на кладбище прозвучал негромко, так, словно на стволах автоматов были глушители. Бросив в могилу горсть земли, я взялся за лопату и, едва пере­ могая боль, подумал: я не только своего земляка, прекрасного пар­ ня, зарываю сейчас, я сейчас зарываю всякие призывы ко всяким революциям, веру ко всем прошлым, настоящим, и не приведи рок будущим переустроителям, любителям загонять народ наганом в счастливое «завтра», ко всем кричащим, лгущим и обещающим. Нет у меня больше этой веры, я оставил ее на сельском кладбище. Да простит меня убиенный, что думал я об этом, совершая горькую ра­ боту над его последним пристанищем. На Веру страшно было смотреть. Казалось, что еще немного, и она умрет сама. После похорон я повторял и сейчас повторяю одно­ единственное: «Не дай мне Бог еще хоть раз увидеть, как матери хо­ ронят сыновей... Не дай мне Бог...» Вера же, отрыдав и отголосив, замолчала и молчит уже пятый год. Зимнее солнце, коротко мигнув, покатилось в забоку. Гряда се­ рого ветельника вспыхнула изнутри алым светом, словно там разве­ ли костер. Отблески полохнули по склону неба, и окно, глядящее на запад, зарозовело. Вера отвернулась от подружек, от стола отверну­ лась, смотрит в розовое окно, в розовую даль, тихо улыбается.. Чему она улыбается? А может, плачет так? «...плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет» _ так сказано в одной старой и мудрой книге.