Сибирские огни № 011 - 1990
вали, а я бежал в следующий дом, и было это похоже на игру, не известную мне раньше. А сейчас сердчишко дрогнуло и оборвалось: неясная боязнь, когда меня заставляли после похорон смотреть в печку, стала понятной и осязаемой, — не будет матери, никогда. Плотнее прижимался к колючей хвое и безутешно скулил. Вера не успела допеть песню. Послышался треск мотоцикла, приблизился, нарастая, и она оборвала свой голос на полуслове. Ста рый черный «ИЖ» с плоским бензиновым бачком и с блестящим рычажком для переключения скоростей на этом бачке круто развер нулся на поляне, оглушая ревом мотора, плюнул из трубы сизыми сгустками, и переднее колесо замерло на самом краю клеенки. За рулем мотоцикла сидел Шумкин, которого в деревне называли «на чальник». Галифе у него было заправлено в хромовые сапоги, на сапогах толстым слоем лежала пыль. Я думал, что бабы станут здо роваться с Шумкиным, как все здоровались с ним в деревне, — ува жительно и отводя глаза в сторону. Но они молчали и даже не ше вельнулись. Шумкин спрыгнул с мотоцикла, перешагнул, высоко поднимая ноги в хромовых сапогах, через Веру и встал посреди клеенки. — Что за пьянка?! — голос был хриплый и резкий, как у всех людей, которые много и громко кричат.— Уволю к чертовой матери! Что за пьянка, спрашиваю?! — Дак день-то седни, Иван Никитич... — тихо обронил кто-то из баб. — День как день! Рабочий день! Что за пьянка, спрашиваю?! Ну-ка, лопаты в руки, и на работу! Шагом марш! Вера вскочила, гибко, по-кошачьи, изогнулась, ухватилась ру ками за край клеенки и дернула ее на себя. Шумкин взмахнул рука ми, с маху опрокинулся на спину. — Хватит, попил нашей кровушки! В войну еще нахлебался, паук. Хватит! — Вера стояла перед ним, вздернув голову и прижи мая руки к груди, словно ожидала удара и хотела себя защитить. Шумкин неуклюже поднимался, сначала на колени, упираясь рука ми в раздавленную картошку, затем в полный рост и, выпрямившись, пошел на Веру. — Та я ж тебя, сучка мокрохвостая, в порошок... — Руки у не го были измазаны картошкой, с них что-то капало, и со страху они показались мне неимоверно длинными. Вера стояла, шагу не сделав с места. Вот дотянется сейчас Шумкин до ее горла, схватит... Какая сила подбросила меня — не знаю, но я пулей вылетел из-за сосен, ухватил Шумкина за широкое галифе и закатился диким, пронзи тельным ревом. Шумкин пытался меня стряхнуть, но пальцы мои, сведенные в судороге на жесткой материи, не разжимались. Вдруг я резко взлетел вверх, еще успел почуять какую-то невесомость, услы шал гул, крики и провалился в короткий и душный обморок. Очнулся от прикосновений шершавой ладони, похожей на мате рину. Кто-то гладил меня по голове, осторожно, едва касаясь волос. Я разлепил глаза. Прямо над собой увидел Веру. Ее лицо было ис царапано, горело красными пятнами, а завернувшаяся прядь лохма тых волос закрывала глаза. — Сироты мы, сироты, какие же мы сироты... — еле слышно шептала она, тяжело размыкая опухшие, в сукровице, губы. А рядом слышались хрип, хряск и надсадная, сквозь зубы, ру гань. Я поворачивал голову на звуки, но Вера удерживала меня жесткой ладонью, не давала смотреть. Все-таки я увидел. Батя и сменщик его, дядя Захар, катали, утюжили на поляне, недалеко от мотоцикла, Шумкина. Тот извивался, вскрикивал, закрывая кровя ное лицо, а они с яростью, с измененными злобой лицами всажива ли в дергающееся тело ободранные носки кирзовых сапог. Бабы, которые в деревне отважно бросались разнимать любую драку, сто- ялй'Тв сторонке. Глаза их были сухими. й
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2