Сибирские огни № 011 - 1990

Загружусь, заеду. Парня у меня покормите, а то без обеда. Ладно, поехал. На тихой полянке, за пожарной полосой шестого квартала, бабы постелили под молодыми соснами большую клеенку, выложили на нее небогатую закуску и замешкались, растерянно отводя от меня взгляды. Я им мешал, сдерживал их, и они не подсаживались к кле­ енке, а, наоборот, старались отшагнуть в сторону. Стояли, смотрели, как я с писком уписываю за обе щеки вареные яйца с домашним хлебом, как запиваю их молоком, и было в бабьих взглядах что-то такое, необычное, горькое и безысходное, что мое маленькое серд­ чишко дрогнуло, обдало его тревогой и холодящим страхом. Когда умерла мать и в нашем доме, уже после похорон, отмечали поминки, соседка-старуха подвела меня к печке, заставила посмотреть в тем­ ный зев. Это делали, как я узнал через много лет, для того, чтобы не бояться темноты. Но я смотрел в печку, видел в ее глубине неяс­ ные очертания чугунов, и было мне боязно, точно так же, как и здесь, на поляне. Отставил недопитую бутылку с молоком и сказал, что наелся. — Пойдем-ка, парень, я тебе место одно покажу. — Вера взяла меня за руку и отвела в маленькую низинку, сплошь усеянную чер­ никой. — Попасись тут, а мы, мы... поплачем... Но даже ягода на этот раз не соблазнила. Тревога давила, не оставляла, и я, для виду посидев на корточках какое-то время, кра­ дучись вернулся обратно и залег за ближней сосной, откуда мне все было видно. Бабы гуляли. И гуляли странно, совсем не так, как в деревне. Наливали водку в два стакана, больше посудины не было, выпивали по очереди и смотрели куда-то в сторону долгими, застывшими взглядами. Они словно ждали кого-то, только им известного, кто должен был выйти сейчас из бора. Но бор стоял неподвижно, и не было слышно ничьих шагов. Сосны от жары разопрели, густо пахло смолой, и где-то неподалеку трудяга-дятел старательно долбил клю­ вом неподатливую древесину. Мне становилось все страшней, потому что бабы молчали, слов­ но они враз до единой онемели. Хотелось голосов, смеха, песен, все­ го того, что слышал я и видел на наших деревенских гулянках. Но бабы молчали, в тишине ходили по кругу два граненых стакана. Вера приняла свою долю, вдруг выронила стакан, расплескав водку, и ткнулась головой, словно подстреленная, в край клеенки. Круто выгнутая спина вздрагивала. Казалось, что били изнутри Ве­ ру короткими, жесткими тычками. Бабы не утешали, сидели камен- но. Они боялись, как я теперь догадываюсь, промолвить хоть слово, боялись, что терпенье рухнет, а горе, не изжитое до конца, выплес­ нет наружу и захлестнет их, каждую, с головой. Самих себя боялись они. Вера медленно, через силу, разогнулась и рукавом мужского пиджака насухо вытерла слезы. Не поднимаясь с коленей, покачи­ ваясь вперед и назад, запела. Дрогнули сосны, пошатнулась земля, когда взлетел в небо из души исторгнутый стон. Не вспомню сейчас слов той песни и саму песню не вспомню, помню лишь одно: тоска в ней была неимоверная. И от нее, безыс­ ходной, закружило посреди белого дня, посреди теплой яри солнеч­ ного света, ледянисто дохнуло чье-то неведомое, но явственно ощу­ тимое крыло, до упора налитое черным цветом. Я вжался в сухую хвою, меня трепало ознобом. Ничего не по­ нимая, не разумея, но смутно чувствуя, что вижу и слышу нечто страшное, что уже поправить нельзя, я тихо, по-щенячьи заскулил. Захотелось, чтобы пришла мать и погладила меня. Но Вера пела о невозвратном, и я догадывался, что мать не придет и не погладит. В тот день, когда ее привезли из больницы, я бегал по соседям и то­ ропливо всем сообщал: «А чего к нам ^ . щ е ? У н^с мамку в гробу привезли, идите смотреть». Мужики отворачивались, бабы всхлипы