Сибирские огни № 011 - 1990

турно — за рамки картинки и не выхо­ дит. Недаром два таких — линейных и ничем «концептуальным» не отягощен­ ных рассказа — поставлены на откры­ тие его первой книги. Но писатель И. Картушин (и это во-вторых), отчасти оказывается подвержен тому же неду­ гу, что и его персонажи — большой за­ висимости — от чего? То ли «традиции», то ли общественного мнения... Эту неоп­ ределенную субстанцию следует в на­ ших выкладках дополнить и вполне определенной инстанцией — редакторы, издатели. И тогда, как мне кажется, мо­ жет быть довольно точно объяснено на­ личие «рассуждающих» кусков в тек­ сте, как правило, на порядок менее ори­ гинальных, чисто риторических (напри­ мер, аналогия «город-кладбище» и пр.). Это неосознанная, может быть, попытка «добавить» рассказу содержательности, смысла. А именно на эти вещи в пер­ вую очередь опирается А. Неверов. Вот явно невыразительный «армейский» цикл из первого сборника. Критик из­ влекает из него положение, что «уве­ ренность в себе была у героя в армии». Положение, которое ложится во все ту же колею, схему. Но чуть позже И. Картушин опубли­ кует новый рассказ об армии «Отдай автомат!», однозначно прояснивший во­ прос и об уверенности и о таком «бла­ ге», как твердые жизненные установле­ ния — писаные и неписаные. В соотне­ сении с ним первая версия армейской жизни, данная в рассказах «Пост», «Ря­ довой Хомяков» и др., кажется уже об­ щим местом, к тому же — чужим об­ щим местом. Еще о «надличной идее». В рассказе «Гол плюс пас» ее взыскует отстранен­ ный и неприятный самому автору пер­ сонаж. В повести «Двое и город» с тем же духовным напряжением, метаниями, обидами героиня жаждет вовсе не фи­ лософских ориентиров, а цели в общем- то бытовой, приземленной. В «Репети­ ции» же поиск героем руководящих идей выводится почти на уровень паро­ дии (Сергей в пьяном виде, в ванной, штудирует «Философский словарь»), «Мысли о вечном» для картушинско- го героя — эпизод. И вообще, внутрен­ ний мир персонажей прозаика по боль­ шей части неустойчив — но это не ули­ ка, не счет моральным изъянам, а нор­ мальное свойство рефлексирующего со­ знания, тонко подмеченное автором. В сущности, нередкие, но чисто рито­ рические всхлипы всех Сергеев и иже с ними о смысле, общей идее — частный случай великолепно увиденной и опи­ санной прозаиком жизнебоязни. Жизнь не дается в руки, все как бы мимо, ми­ мо... В нескольких рассказах «юноше­ ского» цикла («Белая лягушка», «Де­ ти», «Белые деревья», «История болез­ ни») появляется такой мотив: влюблен­ ность героя самодостаточна и самоцен­ на на стадии созерцания, молчаливого обожания, и он боится сменить ее на нечто более реальное и, следовательно, его воображению уже неподвластное. Взрослые персонажи боятся^ немного иного: несостоятельности своей. Боятся, что знают жизнь мало, у них появляет­ ся ощущение незаполненной оболочки: форма — пожалуйста, вот она, а где же содержание? Как будто бы ты самозва­ нец, погрязший в блефе, хлестаковщи­ не. Не раз подчеркивается автором по­ добное: «...Как заколотая свинья, хотя заколотой свиньи Лопушков никогда не видел»; «Валерий умудрился ни разу в жизни не поваляться в сене, но по кни­ гам хорошо представляет»; Славе Шу- лепову «не хватало предметных знаний о мире предметном» и т. п. Мысли, игра воображения явно побивает у героев И. Картушина реальность. Впереди идет, если и не сугубо книжное, то, во всяком случае, обратное эмпирическо­ му знание. А с абстрактных высот, ой, как труд­ но спускаться к жизненной конкретике. Особенно, когда умозрительное постро­ ение все же продолжает тобой руково­ дить. Вот балерина Тамара («Альбино­ ни. Ночной путник») все обдумала и ре­ шила отдаться «немножко любимому» мужчине. Но ее заранее беспокоят ме­ лочи, «так досадно ей неизвестные». Знание опережает, а если нет, то стре­ мится опережать, иначе — полная рас­ терянность. Тамара приговорила себя узнать лю­ бовь. Аналогично ведут себя герои и в некоторых других ситуациях. Вот, на­ пример, нередко они подрабатывают, «калымят». Конечно, деньги нужны, но заботит их еще и другая сторона — уз­ нать настоящую жизнь. Чтобы изба­ виться от комплексов на почве недо­ статка опыта. Да и деньги — тоже вро­ де эквивалент знания, мера постижения этой жизни. Она, эта мера, кстати гово­ ря, тоже убеждает литератора Лопуш- кова, что его профессия далека от на­ стоящего знания жизни. Лопушков и хотел связать знакомст­ во с работой вокзальных грузчиков с залатыванием семейного бюджета. И пусть не очень получилось, но зато, привычно продолжая совмещать, он за­ тем в творческий день соглашается вес­ ти дочку на каток, потому что «пред­ вкушает добычу, некий аппетитный ли­ рический кусок». И он, в общем и це­ лом, понимает, конечно, что не какие-то выписки из жизни и не, тем более, ее основательное штудирование делают литературу. Но постоянный прессинг мысли, что настоящая жизнь — «где нас нет», заставляет его «ходить в на­ род» и т. д. Герой рассказа «Аукцион» уверен, что обязательно будет писать, и гениально, но не знает всего лишь — что и о чем. Это та же самая ситуация, что и у Ло- пушкова, но только у последнего еще и — минус юношеская восторженность и самоуверенность. Близки эти мысли, эти сомнения, этот, если хотите, комплекс и самому автору. Отсюда, по-видимому, и появляется в его рассказах чуждая, диссонирующая «информативная» интонация. Как бы доказывая, что предмет повествования известен ему не понаслышке, И. Карту­ шин временами увлекается изложением фактического материала. Даже в повес­ ти «Прототип» — зрелой работе, из по-