Сибирские огни № 011 - 1990

лубицы там синим-сине. Ох, сколь ее было! Спужалась брать. Зверя спужа­ лась. Думаю — после как-нибудь на это место приду. Да так и не удалось туда больше попасть... До сего времени пом­ ню, сколь ягоды было. Намедни во сне видела — синим-сине... К слезам, гово­ рят, ягода снится. Все где-то осталось — молодость, здо­ ровье... Детство вовсе Бог весть где... Сколь лет собиралась съездить на ро­ дину, да все чо-то мешало — то чужих детей ростила, то гряды надо полоть, то картошку окучивать. А прошлой осенью собралась, в огороде прибрано, зимы еще нет — печь в избе топить не надо — надумала и поехала. Пятьдесят шесть лет не была в Большеречье, как из до­ му выгнали, не была. Приехала, попер­ вости ничо узнать не могу — дома но­ вые, улицы новые, старых построек по­ чти не осталось. Нашего дома и следу нет. Когда нас на Васюган угнали, к не­ му прируб сделали, курятник там был колхозный. Затем перевезти надумали, раскатали да бросили. Так бревна и по­ гнили. Большой был дом, светлый, окошки с наличниками высоко от зем­ ли. Тятя хотел крышу перекрывать, а как стали говорить, что раскулачивать будут, листовое железо где-то в поле спрятал. Ничо нет — ни железа того, ни дома. И тяти давно нет. У Бородина, со­ седа нашего, тоже хороший дом был, этот, сказывали, недавно сгорел. Толь­ ко ворота стоят. По рисунку узнала. Темные, а рисунок знатко, никуда ри­ сунок не денешь. Красива резьба, по­ красить бы, так еще бы как гляделась... У дяди Афони дом цел, попросилась зайти поглядеть — потолок низкий, окошки осели, все старо, а крылечко еще то, знакомое. Вот ведь как... Когда девчонкой была, лес от села шибко далеко за поскотиной рос, теперь деревья возле самых домов. То ли вы­ росли, то ли село к лесу подступило... На кладбище старом один-одинешенек крестик стоит. И кустик возле него. А рядом пятиэтажный дом на могилках. Все хотела спросить — чо же, когда нас увезли, люди, которые там оста­ лись, говорили? Радовались ли, чо ли? А чернозем с нашей усадьбы на мичу­ ринские участки теперь возят, самосва­ лы насыпают и увозят. Шибко плодо­ родная земля, сколь лет на ней жили... Упала бы на нее, охватила руками, ре­ вела бы дурнинушкой. Постояла на том месте, чуть сердце не зашлось. Батюш­ ки, како гонение было, како гонение... Александра: А отец к нам в Красноярку приехал на третий год. Я его чуть помнила — только серые глаза и усы, которыми он когда-то щекотал мое лицо. Иногда буд­ то во сне вижу — стою на высокой коч­ ке, кругом рыжее болото, вода, а он ухо­ дит. Это, когда он нес меня, заблудил­ ся и пошел искать дорогу. А я плачу, боюсь — уйдет насовсем... После этого, наверное, лет пять прошло, в тот день мама тяпала в огороде картошку, пом­ ню, кто-то из женщин крикнул: «Ан­ нушка, Дмитрий Семеныч твой прие­ хал!» Бывало, раз в полмесяца пароход еще только где-нибудь далеко-далеко загудит, уже все спешат на берег, а в тот раз не было парохода, отец на попут­ ном катере приехал... Мама тяпку бро­ сила, побежала, я — за ней. Спустились по взвозу, вижу — стоит на песке у во­ ды. Высокий, простоволосый, в руке котомка. Не помню, как они с мамой поздоровались, обнялись, наверное, тог­ да ведь не так, как сейчас, все строже было, совестливей. Мама босая, и я боси­ ком, платьишко на мне линялое... Стою молчком. Отец спрашивает: «А это чья девчонка?» — «Так это же Шурка на­ ша...»- — «Ну, язви тебя, какая стала длинная, черная...» Не узнал. После того, как меня из-за Кулая вынес, ни разу не видал. А до того прислал нам посылочку — маленькие кусочки хлеба, черные, за- кляклые, как ириски. Возьмешь в рот, пососешь, только тогда чуть-чуть запах хлеба почувствуешь. Наверное, от своего пайка отделял. Как он сберег, как сумел послать — не знаю. Сестры мои до сих пор вспоминают: «Тятечка из тюрьмы хлеба прислал». И как он там жил — не знаю, может быть, маме и рассказы­ вал, а мы, девчонки, не узнавали. Сей­ час бы все расспросил, а тогда не спра­ шивали. Трудно жил, и все. Помню полянку около нашего дома в Большеречье. А, может быть, была она возле моленной, где мы сколько-то еще прожили после того, как нас из дома выгнали. Маленький кусочек детства там, остальное в Красноярке... Помню — старшие уйдут на работу, оставят мне маленькую каралечку хлеба на весь день. А я управляюсь в избе, голиком пол подмету, в огороде куженьку зеле­ ни нарву, чтобы вечером похлебку сва­ рить... Скорей, скорей, чтобы управить­ ся, пока на дворе не стало совсем жар­ ко, и тогда быстрее к плетеному коробу, который зачем-то стоит в огороде. А из соседней избы приходит уже тоже упра­ вившаяся к этому времени соседская Морька Шумова со своей испеченной пополам с картошкой колобашкой. Са­ димся на короб, начинаем качаться и есть. Иногда менялись — Мотька мне свою колобашку отдаст, я ей каралеч­ ку. Едим медленно, чтобы продлить удо­ вольствие. У каждого в детстве свои ра­ дости, у меня — вот такая... Пол в избе- почему-то любила по субботам мыть. Прошу у мамы: «Мама, я буду пол мыть, ну, ма-ама...» Скажет в сердцах: «Мой, если так охота, только ладом». А пол осиновый, некрашеный... Ягоду в тайге брала. Одна себе боси­ ком... Неохота идти — ноги в занозах, в ссадинах, змей боюсь, а мама посыла­ ет. Приду из лесу, скажет мне вечером: «Ты прямо, как в пригоне полнехонько ведро почерпнула». В сельпо ягоды сдаст, мне материи на платьишко купит, чтобы осенью в школу идти. А о всем страшном, тяжелом — не хочу. Зачем? Вспоминается иногда за­ пах от корзины, наполненной брусни­ кой или грибами... Крупные темно-крас­ ные ягоды, желтые грузди с нальнувши­ ми хвоинками, розовые волнушки, бе­ лянки, как пятачки...