Сибирские огни № 011 - 1990
же зиму померли, осталась Шурка одна. За чо их сослали? За чо она страдала, бедная? Мамонька в дороге крепилась, а вы садили в тайгу — захворала шибко. Ютимся в берестяном балагане, дым глаза ест, лес шумит, мамонька заму чена... На край света завезенные, по солнцу понять можно, в какой стороне дом, а сколько до него — Бог весть. Как- то с Ванькой Баженовым пошли по гри бы, заблудились в тайге, блукали, блу- кали, увидали просвет, а там свежи кресты, поодаль балаганы берестяные, землянки... А это люди, которые с нами на барже плыли с Муромцевского райо ну, тут поселены. По реке далеко, а на- прямки всего километра три. Спраши вают: «Откель вы?» Мужики взялись бараки опять рубить, бабы мох дерут, бревна подтаскивают, пазы конопатят. Кто работает — тому четыреста граммов муки на день, ижди венцу — двести... Помирать стали, с го лоду, от тифа... Самый мор зимой на чался, каждому покойнику не успевали могилу копать, вырыли на всех две большущие братские, клали гробы под ряд... Кто выжил, те весной корчевали тай гу под поля, избы рубили — народ из бараков переселять. Я глину таскала, била кирпичи, сорок штук набью — мамонька их калить принимается. Потом на пихтовый завод меня послали. Это только название «завод» — землянка там, печь, чаны деревянные, да барак рядом поставлен. Где хороший пихтач найдут, там и ставили — километров за пятнадцать, а то и далее от поселка. Вя занками пихту через колдобины и ва лежник таскать — сила нужна, посыла ли молодых. Сорок ден отработаем, в поселок отпускают. Охота домой, быва ло, в ночь пойдем, бересто на палках жгем, идем ватагой по тайге... Дома отдохнем, в бане намоемся — вечером в клуб. Построили незадолго перед войной — половицы широкие, ок на большие... Хлеб свой колхозный уже был, на трудодни получали. Ранешнее вроде забываться стало, вроде так и должно было все с нами быть, пляшем под гармошку в клубе, только стукоток стоит. Молоды, весело... Война началась, враз все пролетело. Ребят из спецов поначалу на фронт не брали, только на друго лето уравняли с вольными. А как войну объявили, при везли к нам откель-то ссыльных. Кото рые из них и по-русски не знали. Много ихних прибралось, лежат на одном по госте — наши деревенские и они. Зем ля не спрашиват — чей ты? За что со слан — не спрашиват... И сколько ты на свете прожил — шестьдесят лет или шесть годочков? Все под гнетом жили. Война, а еще и спецы к тому же. Запуганы были. Го лодны, раздеты, разуты... Начальников боялись, финагентов. Этих пуще всего. Приедет и начинает в контору вызы вать... А то целая бригада наедет, про курор, начальник милиции. Налоги большушши, а где деньги взять? Ведь, считай, задаром работали, когда, верно, за тебя колхоз сколько-то уплатит на логу, так ведь и у колхоза денег нет. В отчетный год станут вычитывать не то сколь получить, а сколь должон ос тался... Тятеньку финагент вызовет, стращает, стращает... Тятенька тогда уже к нам к Красноярку приехал. А где он денег возьмет? Посидит в конто ре на лавке у двери и домой воротится. Бледный, трясется. Он же смиреный был, никому супротив слова сказать не мог. Только воротится, следом опять по сыльная, сызнова вызывают. Скажет мамоньке: «Ступай ты, Анна». «Нет, ты ступай...». Господи, все одно кому-то идти надо. Судили за налог, срок дава ли. Которые бабы на всю зиму бросали ребятишек, уезжали на лесозаготовки на налог заработать. Я на лесозаготовках зимой мужицкую работу делала, возчиком была, сутунки из деляны вываживала. Как-то прихо дит из дому письмо, тятеньки уже в жи вых не было, мамонька печатными бук вами пишет: «Описали за налог самовар, постель и картошку в подполе. Ежели пятьсот рублей не пришлешь, все отбе рут». У меня заработанных двести руб лей было, да и те долго не отдавали. Пошла к мастеру Христом Богом про сить. Пожалел: «Ступай на сплотку, там больше заработок». Пошла на плот- бище лесины накатывать, ромжины за ламывать. Жилы вытягивала, того и гляди все внутре оборвется, кисти рук пообморозила, кожа полопалась. Высла ла мамоньке пятьсот. А то картошку из подпола бы выгребли, ложись и по мирай... Где ж оно теперь, здоровье-, будет, если все там отдадено? Зимами в лесу, летом в рыболовецкой бригаде. Вспомнила сейчас — раз на обласке из ропажей на Васюган выплыла, а там вал у-у ка кой страшенный, сплошной белик, того и гляди перевернет. А впереди из воды то- пырчина выдалась, я наискосок вала обласок держу да оплошала, наехала на эту топырчину. Крутит меня вал, за хлестывает, вот ни вот погибель... Роди- тельско благословение спасло — снесло обласок. Домой приехала, отогреться на печи не успела — в контору вызывают, прокурор приехал. Как он на меня ку лаком стучал, аж чернильница на сто лешнице прискакивала: «План не выпол няете, а ты с лова приехала! Судить бу дем! Судить!». А рыба в тот год плохо ловилась, мало сдавали. Хоть чо делай, не ловилась. Уж как он стращал, как стучал кулаком! А уполномоченный, бывало, приедет к нам на рыбалку, перво-наперво палкой золу в кострище ворошит — нет ли там рыбных костей, всю рыбу сдавать было велено, себе нельзя варить... Батюшки, чо только на чальство над нами делало, чо только делало... А то вспомнилось, как осоку в ляге косили. Только один покос был, где по суху, а то все в ляге, все в ляге... Кочки высокие, цельный день по воде, мокрый подол по голяшкам хлещет, мошка за едает... Как-то раз откосилась, пошла по курье ягоду побрать, вышла на тако место, где никто сроду не бывал — го
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2