Сибирские огни № 011 - 1990
хорошо было. Помню — как-то втроем плыли на лодке, и дядя Костя с тетей Женей песню пели: «Горит, горит село родное...». Ох, как хорошо пели, как рас певно, в два голоса... Он начнет, она под тягивает. А у меня слезы в горле то ли от того, что тятенька эту песню любил, то ли предчувствие какое... Река тихая, гладкая, тени от берега на воду пали, а они поют, поют... А наши всяк по себе живут. Тятень ка — в тюрьме, только мамонька с Шур кой вместе, да еще бабонька с ними. Мамонька в поле картошку посадила, капусту. Ходила работать на базу, мела и мыла там, мучные кули вытрясала, а сметки разрешали домой приносить. Ящик муки накопила. Если б не смет ки, может, когда нас второй раз сосла ли, не выжили бы, померли б с голода... В Большеречье хотела мамонька в кол хоз вступить, пошли с Аграфеной, тоже из раскулаченных, на собрание, а их не приняли, прогнали оттуда... Летом при ехала меня попроведать. «Возьми меня, — прошусь, — домой». А какой дом? Нет ничего... «Живи тут, Маруська. Ку да тебя девать? Живи тут». А мне домой охота, шибко домой охота. Пожалела, взяла... Опять в ту моленную. Я и сей час ее иногда во сне вижу... Светло, оп рятно, ладаном пахнет... Полянка возле моленной снится — трава незатоптан- ная, нигде не наслежено. Трава и ро машки по ней... Евдокия: А я, когда нас еще за Кулай везли, с Петровского хутора убегом воротилась. Ране, когда из дома выгоняли, так пред седатель сельсовета, бабенка из бедня- чек, говорила нам с Клавдией: «Порвите связь с родителями, вас двоих не тро нем». Куда же мы от отца с матерью? Грех отказываться. А после, когда уже на хуторе судьбу ожидали, Клавдия вы знала, будто все же некоторых девчонок намеряются домой отпустить. «Я, — го ворит, — в том списке есть, а тебя, Дуська, нету. Только, мол, одна из тех девчонок от родителей отставать не хо чет, поэтому, когда завтра всех собирать станут, вместе пойдем, может, тебе за- место нее удастся...» Пошли. Военный по списку выкликать стал, до той девки черед дошел, а я-то позабыла, на каку фамилию мне Клавдя сказала отклик нуться. Стою, молчу. Тот вдругоряд спрашивает: есть, мол, здесь такая? Клавдия меня под бок тычет — отзы вайся! «Тут я, — кричу, — тут!» Набра лось молодых поболе десятка, да еще одну беременную бабу отпустили. Ко- нишко нам дали. В первой же деревне у той бабы роды начались. Осталась с дитем. Едем, припасу ни у кого нет, по бираемся по деревням, кто хлеба нам вынесет, кто картошки... До Болынеречья добрались, куда ид ти? — к бабоньке в моленную. Встрети ла нас, заплакала: думала, боле не сви димся. Стали мы с Клавдией ходить на работу — клепку проволокой в пучки связывать и таборить. Большущие пуч ки, едва подымаем вдвоем. С нами еще три девки работали. Уплатили нам пя терым за месяц всего десять рублей... Клавдия .тогда в каку-то семью нянькой нанялась, а мне бабонька присоветова ла: «Ступай, Дуська, к тетке Настасье, може, она тебя возьмет». Та и приняла. Домовничаю у нее, корову дою... Мамонька с Маруськой и Шуркой к Троице воротились, а тятю не слыхать. Раз прихожу к дяде Сане, гляжу — кто- то одеялом укрытый лежит. Спраши ваю: «Кто?» Тетка Анисья палец к гу бам приложила: «Тс-с... Отец твой из-за болота пришел». Да только они его дол го держать не стали, пришлось ему к дяде Афоне уйти, там в завозне лето скрывался. А я у тетки Настасьи. Сын у нее был Колька, одногодок мой, сама она на ар тельной работе, а мы с ним на огороде картошку копаем. Ведро самоковочное, желтой краской покрашенное, большу щее, тяжелое. Накопаем полнехонько, насилу вдвоем тянем. Когда прошлый год в Большеречье ездила, так к этому Кольке заходила. Пьяный сидел за сто лом. Старый, седой. Спрашиваю: «Узна ешь меня?» — «Нет, не признаю». Стала напоминать... Вспомнил, Даже то ведро тяжелущее вспомнил: «Так это ты, Дуська...» Ну, а когда картошку выкопали, тет ка Настасья мне говорит: «Не объешь ты меня, Дуська, а боюсь людей, скажут — работницу держу. Ступай к тетке Ольге, може, она не прогонит». Запла кала я, пошла к тетке Ольге просить ся... Живу у нее, как-то по ягоду за Ир тыш с девчонками чужими поехала, ма ло ягод набрала. «Ничо, — говорю, — тяте хватит поисть. Тятю накормлю...». Выдала его нечаянно. Может, и не виновата, может, кто-то другой дознался, забрали его в тюрьму в Пологрудову. Посадили за то. что из- за болота ушел, семью свою спасал... А меня вскорости тетка Ольга к дяде Афо не в Шипицину спихнула. Зима настала, как-то дядя Афоня говорит: «Слышь, Дуська, седни отца твово в Тару пого нят, поедем на тракт, може, свидимся с ним». Конь у дяди был Бельчик, резвый такой конь. Сбрую на него надел само лучшую, дугу резную. Наша дуга была, тятина. Вырядил коня, ровно к свадьбе. И дядя Ваня запряг свово Воронка, то же с нами ехать. Да не успели, прошел уже этап. Помчали коней другой доро гой, наперерез. На тракт с разъезда вы скочили — вон они гонят под конвоем. Страсть сколько мужиков, аж черно. Тятю увидали — худой, еле шагает, вид но, ноги потер. Я руки раскинула, ки нулась к нему... Милиционер меня при кладом в грудь. Тятя оглянулся молч ком... И все... После по родне да по людям ски талась, никто долго не держал, боялись. Раз как-то в наш дом насмелилась зай ти. Все уже разорено было — полати, лавки... Запечники сожгли. Ворота тятя ставил с резьбой, голубой краской кра сил — и тех нет. Все разорили. Мария: А весной велели нам опять готовиться в дорогу: «Ликвидируем кулаков, как класс...». Уж не помню — то ли ма монька сама всех нас накануне собрала,
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2