Сибирские огни № 011 - 1990
С нами Коровины шли, тоже бодьше- реченские, позабыла, как их звать, без детные были, самих двое. У него ухват, у нее сковородник с долгим череном — все богатство. Опирались на черена вместо посохов. Болото не болото — ид ти надо, один путь... Коровин впереди ухватом дорогу щупает, остальные за ним, бодожки себе выломали. По зимни ку здесь обоз запросто протащился, а тут весна, дорога расплылась, зыбун... Недалеко пробрели — самовар брошен ный, тулупишко на кочке. Дальше ху же —хлябь, карагайник рядом колышет ся... И кони дохлые на пути. Одни с кулями увязли, другие без ничего. Вы бились из сил. Хвосты, морды болотной няшей облеплены... И мы обезножели, заночевали посеред болота. Потом речку переходили, вода в ней черная-черная, и взбубнившегося коня в заверти крутило. Вроде к нам прибиться хочет, поднесет его течением и обратно затягивает... К вечеру выбра лись в бор. Время — солнцезаход, на сосне красный флаг издалека видно, может, дорогу указать кто-то его выве сил. Тут же на сухом ночевали. А как рассвело, из бора вышли на поляну ози мой ржи. Ой, как красиво, какая яр- кая-яркая зелень! По левую руку село виднеется. Наверное, воскресный день был, печи топятся, дым из труб, пастух коров гонит... Уж какое красивое свет лое село после той черноты, хляби, пос ле всего... Стороной прошли, а собаки на нас издали лаяли. Шибко лаяли. Где-то на болоте я сумочку с сухари ками потеряла. Тесемочка развязалась, или еще как. Потеряла и все тут... Даль ше шли — все уже живое, жилое. Взрос лые в деревни заходить боялись — не воротили бы нас, а мы, ребятишки, ста ли забегать, милостыньку просить. Ни кто не спрашивал, откуда мы, чьи... Да вали кто кусочков, кто картошки. Ни кто не попрекнул, подавали Христа ра ди... Неподалеку от Екатерининска вышли к Иртышу. Мужики на пароме на тот берег переплыли, а бабы с ребятишками остались пароход ждать. Уговорились с мужиками, если всех пароход возьмет, знак им подать — махнуть платком с палубы. Сами они где-то схоронились, ожидали, как дальше быть. Боже мой, знали же, что если обратно, откуда вы гнали, воротимся — добра не жди, а все равно домой стремились. Куда еще де ваться? Народу на берегу набралось черно — и те, которые раньше сюда вышли, и мы... Глядим — белый пароход вдали показался. Ближе подошел, кричать стали. И он закричал... Как он кричал, гудел! Будто по всем нам голосил. К бе регу причалился, всех взял. Иртыш ши роко разлился, махнули мужикам с се редины реки — все, мол, погрузились. Бее, все... Мужики берегом в домашнюю сторо ну, и мы на пароходе туда же, вверх по Иртышу. Притулились, кто где, вповал ку, всяко... Кто-то ночью окурок на ме ня бросил, прожгло платьишко до тела. Господи, какую чушь помню... Едем, ра дуемся. Ну, вот и приехали. День сол нечный. Троица, народ на пристани... Тогда ведь каждый пароход селом сбе гались встречать. Сошли на берег. А где жить? Дом отобран, все отобрано... Дуська наша на берегу, тоже пароход встречать прибежала, она уже тут, в своей деревне, в людях жила. Бабонька в моленной. Ну и мы в моленную... Больше некуда, определились под Бо гом жить. Большая комната розовой за навеской надвое разделена, это еще с тех пор, когда молились тут, по одну сторону мужики, по другую бабы в дол гих юбках, а по стенам иконы. Много икон. Где икон не было, гам мы посели лись. Молиться уже никто не ходил, иногда только старухи собирались. Вот и жили там. Даже сон свой помню: буд то мы опять за болотом, опять темный барак, с потолка каплет... Испугалась, проснулась — нет, в. моленной мы, в моленной... Вот и хорошо, вот хорошо- то как... А тятенька у маменького отца, дедуш ки Василия, скрывался, верстах в пят надцати от нас — в Шипициной. В за возне прятался, грабли делал, черенки к вилам. Дедушка с мамонькиным бра том жил — дядей Афоней, у тех своя семья, боялись, что кто-нибудь узнает, что они тятеньку прячут, худо им будет. А тятеньке — куда деваться? После вы казал кто-то, забрали его и в Пологру- дово угнали. В тюрьму. Ну, а нам как-то надо жить, кормить ся надо. Тятеньку взяли, да он ничем и помочь не мог. Отослала меня мамонька туда же в Шипицину, к дяде Афоне. Только и меня там стало не надо, отдали дяде Ване. Они с теткой Агафьей трех коров держали, уедут на покос или стра ду, а я дома управляюсь, дою этих ко ров. После на маслозавод ведра несу на коромысле. Тяжело, одиннадцать лет мне было, попрошу иногда соседку тет ку Марфу пособить, налью ей сливочник молока, дядя узнал, ругал шибко: «Са ма нахлебница, а еще работницу на шла». Скупой был. Себе всего горшочек молока оставляли. А мне ведь тоже охо та, возьму хлебушка и макну, еще возь му кусочек и макну... Уличил меня — крошки в молоке... Отдали к дяде Гри ше с маленьким водиться. А как ребе ночек заснет, шерсть заставляли прясть. Только и там мне отказали, отправили за двадцать километров к Квашне. Ну, фамилия такая у него была — Квашня. Он со снохой жил, маленькая росточком бабенка, и девочка у них махонькая. Бедно жили — стол, кровать, шкап в горнице, в шкапу сахарница, комочек сахара там один только, серенький та кой... А к соседям пойду, у тех всего много. Двое близнецов у них в крас неньких рубашечках. Охота было к ним. А то на Иртыш пойду, мужики на берегу бревна тешут, сяду возле них, сижу. Они не гонят, мне и хорошо, лад но... После Квашня девочку в ясли опре делил, стала я лишняя. Отправили к те те Жене. Они с мужем своим, дядей Костей на квартире у какой-то бабушки в избушонке жили. Дядя Костя ко мне хорошо относился, дочкой называл, там
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2