Сибирские огни № 011 - 1990
лась в ней. Обоз большущий собрали, и конвойные при нем с ружьями. Пом ню — первую ночь в Евгащине провели, дом большой, просторный, и огонь всю ночь горел светлый, светлый... Народу много гнали, со всего района. В Таре в какую-то избушонку ночевать завели, и всех остальных кого куда, а кому мес та не хватило, тех в нардом согнали, по- теперешнему вроде как бы клуб. Я туда поглядеть бегала, миру там полно было, теснотища, сидели и лежали на полу. У порога настыло, дверь отворят — мо розный пар по низу стелется — зима ведь еще... Дальше уже вглубь погнали, в глухомань... Доехали до Петровки, там ва хутор поселили. Хозяева не русские — чуваши или еще какие — не знаю. Кроме нас, еще две семьи, да их своих одиннадцать человек. А мужиков погнали за болото бараки рубить, там они и жили в снег^. У чувашей тех изба внутри нештука турена, стены бревенчатые и нары боль шущие. Ничего не обихожено... Ребенок махонький в люльке... У нас-то люльки настоящие, а здесь, как ящик, и к этому ящику долгий очеп через всю избу. Ко ровы у них были. Сытые коровы, толь ко во дворе не чищено, стояли в навоз ной жиже. И баня по-черному, а там в бане большое корыто и в нем простоква ша. Нам эту простоквашу позволяли брать. А мужики все за болотом. И тятенька тоже. .Через какое-то время и нас по гнали к ним под конвоем за Кулай в гиблое место. Ночевали по дороге, пом ню черный лес, костер... Клавдия с Дуськой еще с хутора воротились домой, остались с мамонькой я да Шурка трех годовалая. Мамонька, наверное, ночами в лесу глаз не смыкала, а мы в розваль нях, как птенцы, прижмемся, спим... Утром пробужусь — опять в пути, опять дуги качаются, полозья шорохтят, впе реди воза, позади воза... У чьего-нибудь коня гуж лопнет либо завертка у саней порвется — весь обоз останавливается, стоим, ждем, покуда наладят; зимник — одна колея, снежище в урмане и на бо лотах глубокий, не объехать. Чья-то со бака бежала за хозяевами на высылку, не хотела отстать. Как-то гляжу—в сне гу роется, полбуханки хлеба выкопала. Наверное, кто-то из мужиков, которых вперед угнали, припрятал, больше отку да тут хлебу взяться? Мамонька отобра ла, после мы этот хлеб грызли. Мерз лый, холодный... На всем пути один сруб видели — амбар из свежего осинника, там в ам баре были кули с мукой, и охрана к ним приставлена. Дали нам паек — по сколько-то муки на человека, и снова снежной колеей дальше от людей, от привольных мест... Перед концом пути через полую речку перебирались, в ло гах снег лошадям по брюхо, а речка уже вскрылась, стрежью берег моет. По мос тику переехали, мужики его для нас загодя сделали. Сам Бог весть где и Бог знает как... От этой речки еще сколько- то проехали, и вот они, бараки. Много бараков — полсотни, а, может, больше в тайге на вырубке. Вот вам дом, земля, ту*г ваша кулацкая доля. За то, что шибко работали, а ребятишкам за то, что родились на свет. Наш барак был натрое разделен — на три семьи. Бревна осиновые неошку- ренные, пол земляной, нары, два ма леньких окошка без рам, вместо двер ной скобы сквозь дыру палка просуну та... Потолок бревенчатый, сверху зем лей закидан, печка железная. Когда за топили печь, с потолка потекло, мерз лая земля наверху стала оттаивать. А возле барака на березе собака висела, та самая, которая хлеб из снега выко пала. Повесил хозяин, видно, кормить нечем было. Так и висела. Мамонька на печке лепешки пекла. Помню, кто-то дал туесок рассола, так лепешки в рассол макали. Еще серу же вали. Бересту, кусочками нарезанную, в чугунок накладем, углями обложим, в дне чугунка дырочка, через нее сера в ямку стекает. В нашем бараке еще две девчонки жили — Клашенька и Фи- монька, так вместе жевали. А мужики все бараки строили. С темна до темна... Потом люди стали оттуда бежать. Ви дят — погибель тут всем. На погибель в болота привезенные. И тятенька с ма монькой тоже надумали бежать. И еще некоторые с нами договорились вместе уходить. А начальник, который над на ми был поставлен, видно, еще мило сердный был. Говорит: «Мужики, вы се годня вечером уходите, а назавтра я за вами погоню послать должен. Так вы с дороги сойдите, переждите в лесу, иначе воротят вас». Сколько успели, дотемна прошли, затем сутки хоронились в ур мане. Никто на нас не натыкался. Об ратно на дорогу вышли и подались в домашнюю сторону. Снег уже растаял, болота распустило, а след видно — до рога промята — много народу до нас бежало, которые и коней с собой вели. Тятенька Шурку на кукорках нес, поза ди мамонька рыжего нашего в по воду вела, по бокам на нем два куля со шмутками — все наше добро... У меня за спиной котомка, из тятенькиных пор тянок сшитая, на груди мешочек с су хариками. Шурка эти сухарики не хоте ла есть, все просила черного хлебушка... Колбу по дороге рвали, наросла уже колба. У тятеньки шаг большой, он ростом высокий, еще сильный, хоть и здоровья ему Бог не дал. Это уже после, в тюрь ме да Нарыме, весь изболел, а тогда сильный был. Ушел далеко вперед, на род отстал, а тут на пути развилка. До рога надвое — в какую сторону подать ся? Решили — вправо. Идем, идем, все тятеньку догнать не можем. Кричать стали. Чуть слышно где-то слева от кликнулся, выходит, он от развилки в другую сторону отправился. Услыхал, выбрался к нам напрямик на голос. Вместе еще сколько-то прошли и в бо лотину уперлись. До того пробирались по топкому, а тут вовсе огромный рям, и дорога по нему уводит. Все, кто до нас бежал, здесь прошли. Неохватное боло то, карагайником поросло, конца-краю не видать.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2