Сибирские огни № 011 - 1990

сахова, о котором Федор Абрамов в очерке сказал, что Писахов по таланту стоит вровень с Андерсеном, но для рус­ ского человека еще и на голову выше Андерсена, потому что русский. Но я-то, просто потрясенный сказками Писахова, всегда знал только Андерсена, а про Пи­ сахова и слыхом не слыхивал, хотя этот замечательный архангельский писатель и сказитель написал свои жемчужины народного юмора еще задолго до моего рождения. Почему же ни в школе, ни в университете, нигде и никто не говорил мне про этого замечательного сказочни­ ка, который, без всякого сомнения, за­ служивает в русской литературе такого же высокого места, как и другой писа­ тель-сказочник — Павел Бажов. Так же с великим запозданием и опять по ве­ ликому чуду, опять самолично открыл я и Бориса Шергина, и уже позже прочи­ тал о нем у Владимира Личутияа. А совсем недавно прочел я записки Федо­ ра Абрамова, вернее, наброски к буду­ щему очерку, где так высоко, с такой болью сказано о Борисе Шергине. Мне хочется здесь привести несколько осо­ бенно значительных мест, тем более они вполне по теме всего разговора. «Впечатление (от Бориса Шергина. — А. Б.). Побывал в 16—17 в., а может быть, у ее истоков. Святой, и вещий баян, и монах, и летописец... Вышел с ощущением святости... И все люди хо­ рошие. И хотелось со всеми быть хоро­ шим... Ощущение: с Зосимой Достоев­ ского беседовал... В Оптиной пустыне по­ бывал. Ощущение святости всю доро­ гу... Темная изба. Темный коридор, про­ пахший кухней, помоями, уборной — в провинции такие, из которых никогда не выветривается запах... По искреннос­ ти, по наивности Шергин перекликается, вероятно, только с одним писателем в рус­ ской литературе — с протопопом Ав­ вакумом. Но у Аввакума искренность, душевность очень земная, «плотская», хотя он и лицо духовное. У Шергина ис­ кренность ребенка, святого старца, все- мудрого, отрешившегося от всех земных страстей, научившегося всех прощать и т. д. Беспорочная чистота. Он святее и чище любого церковника, хотя живет в миру. А в сущности, он ведь кто?^ От­ шельник в своем подвале, забытый, по­ кинутый всеми... Все время жил трудно материально, а какая душа!.. У Шерги­ на не было пиджака. Праведник, святой в наши дни — не чудо ли? А охочих до него не было. Один весь день. Писатели, которые клянутся в любви к русскому народу не бывали. Походил и на веще­ го сказочника... Рублевская троица при­ ходит на ум, когда читаешь Шергина. Откуда этот дух русского смирения и неизъяснимой светоносности, душевной красоты, которая исходит от этих анге­ лов . Искусство Шергина сродни иконе. Икона — в литературе. И сродни народ­ ному творчеству... Шергин и Писахов воспитаны совсем на другой культуре, чем мы, родившиеся в советское время... Снял пальто на вешалке (речь идет ° Центральном Доме литераторов. —А. ь.), легко вбежал по легкой в три ступень­ ки лестнице в портретный зал вестибю­ ля, разбежался глазами. Глянул на одну афишу, на другую — цветастые, яркие, и вдруг на щите, неподалеку от стола дежурной, задержался глазом — больно уж убого. Увидел небольшой белый лис­ ток, исписанный черными письменны­ ми буквами, сиротливый, нищенский, на фоне этого великолепия... Вчитался. Тра­ урное объявление, возвещавшее о смер­ ти члена СП с 1934 года Бориса Викто­ ровича Шергина. И все. Ни фотографии, ни обычного указания о дне похорон, панихиды. Шергин, Шергин... Кто такой? А может, это тот Шергин... Нет, нет, не может быть... О том же ведь рыдал бы сейчас весь Дом литераторов. Спраши­ ваю у дежурной. Пожимает плечами, спрашиваю у одного-двух, членов СП, сытых, раскормленных, с павлиньей важностью прохаживающихся по вести­ бюлю, — тоже не слыхали про такого. Звоню Юре Галкину... Да, да, тот са­ мый... Да, умер неповторимый волшеб­ ник слова, может быть, лучший писа­ тель, живший в Москве. И Москва и не знала, что такой есть... Что мы за рус­ ские? Почему не щадим, все топчем свое? От богатства непомерного, от щед­ рости?..» Я потому здесь привел такую большую выписку из размышлений Федора Аб­ рамова о Шергине, что сильнее и скорб­ нее не скажешь о том, как мы вообще обошлись со своей народной культурой. * * * Кого мы теперь не открываем для ши­ рокого читателя, зрителя? Мы печемся о наследии Бориса Пастернака, бьемся за него не на жизнь, а на смерть, мы открываем поэзию Осипа Мандельшта­ ма, живопись Марка Шагала, и так да­ лее, и тому подобное, но что же мы не открываем для того же широкого чита­ теля Писахова, Шергина, Марию Кри- вополенову — знаменитую русскую ска­ зительницу, или, к примеру, Ирину Фе­ досову, которую Горький назвал «вели­ кой народной поэтессой». Если, допус­ тим, поэзию Мандельштама или, по край­ ней мере, его имя знают грамотные лю­ ди, то имя той же Федосовой слыхом не слыхивали большинство из тех, кто получил высшее гуманитарное образо­ вание. А ведь «Причитания Северного края» Ирины Федосовой, изданные в трех томах (1872—1875 гг.), получили ми­ ровую известность. Поэмы-плачи И. А. Федосовой слушали Горький, Шаляпин, Римский-Корсаков, Балакирев. «Она вызвала у меня незабываемое впечат­ ление, — писал Федор Шаляпин. — Я слышал много рассказов, старых песен и былин и до встречи с Федосовой, но только в ее изумительной передаче мне вдруг понятна стала глубокая прелесть народного творчества». К. Чистов, автор предисловия к поэмам-плачам И. А. Фе­ досовой, пишет: «Об ее (Федосовой. — А. Б.) талантливых импровизациях пи­ сали журналисты и ученые, известные литераторы черпали в ее творчестве свое вдохновение (Н. А. Некрасов в гла­ ве «Крестьянка» из поэмы «Кому .¡на, Ру- ХсфбгЙб»^'¥1 "йг'Мейьников-Пе-