Сибирские огни № 011 - 1990

гадывая на него хоть какую-то малую отраду. Еще не загнанные в стайки, ле­ жали в пыли, раетопорщив крылья, умо­ ренные полуденным зноем куры; в гу­ стой и четкой тени заплотов под раз­ лапистой и буйной крапивой дремали коровы, с закрытыми глазами переже­ вывая свою вековечную жвачку, пуская с губ зеленоватую, тянучую слюну. А в это время посередь широкой по- степному, пустой улицы шли, взявшись под руки, три старушки в цветастых платках, черных плюшевых дошках, из-под которых выглядывали пестрень­ кие запаны; шли они, пришаркивая тряпичными ичигами, и тянули какую- то ранешнюю песню. Так как пели они старую и незнакомую мне песню, да еще с подхватом на полуслове, с под­ голоском, то я, конечно, не мог путем разобрать, о чем поют, но таким ми­ ром и благостью, как и от всей вечерею­ щей улицы, таким покоем веяло от песни, да и от самих старушек, и такое все это было до слез родное, русское, что душа моя как-то смущенно и сча­ стливо замерла... Минуты были редкие, очень редкие. Теперь же, спустя годы, когда я по­ минаю тех поющих старушек, все мне чудится, что пели они печально и что будто несли народную песню прощаль­ ным путем: несли к озеру, потом вдоль озера в степь, к могилкам на увале, что­ бы там уже оплакать и навеки попро­ щаться с ней. И стыдно мне было и за себя, и за все новое русское поколение, уже не способное, как было тысячи лет в народе, подхватить песню из старею­ щих уст. Славно прошедшая сквозь наволочь веков, очищающая и осветляющая ру­ сича со времен князей Кия и Руса, спа­ сающая в лихолетье, бодрящая и уми­ ляющая душу в праздники, обожест­ вляющая Землю и Небо, порожденная загадочной и непостижимой мудростью, поэтическим гением русского крестья­ нина, — песня народная совсем не по­ мерла, но уже из горниц и крестьянских дворов, с улиц и околиц, с хлебных по­ лей и покоонъгх лугов перекочевала по­ тихоньку в концертные залы. Это горь­ ко. Ну да ладно, что хоть совсем не исчезла с лица земли русской, что еще любима теми, кто не отрекся от своего народа, от своих дедов и прадедов^ кто не изменил в душе нашей древней ро­ дине. Может быть, в этом есть залог нашего будущего национального воз­ рождения, нашего спасения. * * * В связи с народной обрядовой песней вспоминается один праздник в «сибир­ ской деревне» — в музее деревянного зодчества, что на сорок седьмом кило­ метре Байкальского тракта. Обрядовые песни (а без обряда они в народе и не жили) должны были хоть отдаленно и смутно напоминать нам о древнейшем русском, славянском (а, возможно, ин­ доевропейском, арийском) русальском празднике, который позже стал имено- ваться семиком (четверг с е д ь м о й не* дели по пасхе). Я, живя в забайкальской деревне, еще застал зимние святки, когда и «машкарадились», то есть рядились, и ходили по избам, распевая колядцы, собирая в куль подношения, но вот зе­ леные святки — семик с русалиями, ви­ деть уже не довелось. Но мать помина­ ла, что березку, какую «заламывали» на троицу, в их забайкальской деревне ласково величали кумушкой или вен­ ком, цветком или калиной, и носили кумушку деревенские девки, разнаря- женную в ленты и платки; носили, рас­ певая песни (конечно, веснянки), где припевом шло; «Ой, лели, лели...», что и напоминало о древней славянской богине Леле; потом эту разнаряженную березку пускали по реке, в воды кото­ рой кидали венки, снятые с голов. В троицу же и уходили куда-нибудь за деревню в березовый перелесок, где тоже вплетали в зеленые березовые косы красные яркие ленты, сверху на­ девали ситцевый платочек, и под этой березой молодые девки с парнями во­ дили «карогоды», под ней же и щедро потчевались, и непременными на празд­ ничной «скатерти-самобранке» были яй­ ца — как на пасху, крашеные, распи­ санные яйца-писанки, в росписи кото­ рых уже бессознательно выжили древ­ нейшие славянские символы-обереги, образно воплощающие Вселенную с мать-землей сырой, с верхними и ниж­ ними водами, хотя уже само яйцо даже без росписи являлось символом Мира, символом Солнца, символом нарожде­ ния новой жизни. Это был один из самых впечатляю­ щих русских праздников, когда от пла­ ча и причети по усопшим переходили к песням и буйным, как вешняя зелень, пляскам, когда очистительно горюни­ лась, страдала, а потом живительно ликовала русская душа, всякий раз вновь обреталась, укреплялась, чтобы вновь и вновь дивить мир своей силой и красой, заключенной в редчайшем терпении, в любви и жалости ко всему сущему на земле. И как все же скорб­ но, как непостижимо умом, что этот праздник, а равно и зимние святки, и весенняя масленица, дивные по сво­ ей величавой, буйной обрядово-поэти­ ческой красе, народившись в славян­ ской древности веков за двадцать пять до нынешнего времени, переборов хрис­ тианское неприятие, в теперешнем же веке за какие-то два-три десятка лет ис­ чезли из народной жизни. Двадцать пять веков жили, а тут на тебе, разом канули, как и почти канула, едва уже теплится и сама народная культура, выраженная и в устном слове, и в при­ кладном творчестве. Все это наводит невольно на мысль о какой-то воистину злой воле, по старанию которой уходит и уходит в небытие национальная куль­ тура, а вместе с ней и сама нация. Но при оптимистическом взгляде можно все же надеяться, что наступит и про­ буждение, от «мертвого сна», и, как в древних сказках просыпается изрубден- ный на куски богатырь, орошенный