Сибирские огни № 010 - 1990

тщусь понять. Иногда кажется: ну вот сейчас, сию минуту я нас раз­ гадаю. Но нет, мы ускользаем. В двадцать девятый раз. В прохладных недрах маленького зальчика сидим за разными столами. Шура нас тактично покинула, мой Феликс впился в старый фолиант, губами шевелит. Постигает науку властвовать людьми... Есть несколько способов жизни. Один — как в игре, когда ты в центре круга, и тебя отбивают, как мяч, от одного к другому, и носит тебя по хордам и диаметрам, и ощущаешь лишь властные толчки ре­ альности. Другой: ты в середине круга, но на сей раз круг внимает твоим командам: встань сюда, а вот ты повернись так, а ты подпрыгни, а ты прокукарекай — и послушно твоей режиссуре о н и создают плоть реальности. Но не лучше ли всего: ты стоишь сам-един, и никаких людей. Перед тобой лишь толща неведомой породы. И ты вгрызаешься, дро­ бишь породу на куски, даешь наименование частям, определяешь, чему быть, и оставляешь позади себя тоннель, вполне освоенный для прохождения людей, которых ты в глаза не видел и видеть не хо­ чешь. Чтоб не отвлекаться. Надо ли говорить, какую участь я избираю для себя? Не люди перед тобой, а вмурованные в хаос идеи, которые ты должен вычленить, ты демиург, ты создаешь мир, но тебя не забо­ тят удобства публики, которая станет этот мир населять. Тебя забо­ тит лишь сама по себе уступчивость или неуступчивость минерала. Видимо, ты исходишь из инстинкта цели, которая вне н а с е л е н и я . Фашист ты, — скажут мне. Фашист? У меня есть огород, в нем растения, они живые, они даже разумны в той степени, в какой Пьер Тейяр де Шарден оделяет всякую материю свойством р а з у м а . Я хозяин моим растениям, я устрояю их мир, я пропалываю одни, удобряю другие, поливаю тре­ тьи. Однако я действую из интересов своего познания, а они — лишь материал для моих выводов. Я—фашист по отношению к ним. Безус­ ловно. И я не вижу большой разницы между колонией моих растений и колониями людей. На достаточно большом удалении от тех и от других разница между ними становится неощутимой. Растения ли, дикари... Феликс считал: раз мы среди дикарей, стократ достойнее оставаться безбрачну, чем унизиться до папуаски. Олеська была для него — папуаска. И я должен был выбрать, от кого отречься: от нее или от него... Белых женщин не было вокруг меня ни одной. Феликс тут оглянулся и говорит: — Смотри что: хочешь властвовать — отними у народа рели­ гию и привей стадную мораль подчинения меньшинства большинству — и через поколение этот народ можно брать голыми руками! — Зачем тебе его брать? — удивляюсь я. — На фига он тебе сдался? Да он уже и разобран весь. — Как! — не унимается Феликс. Народа хочет. Папуасов. — Отнимем! — грозно сводит брови. — Отнимаешь предыдущую рели­ гию и даешь новую — и народ твой. — Так это и есть самое трудное: дать религию. Осмысленную, понятную для стада! Пальцев одной руки хватит, чтобы сосчитать, сколько их было за все времена. Что ты можешь придумать, кроме телемоста с Калифорнией? Заглянула Шура: — Ребята, сегодня только до шести, понедельник... — извиня­ ясь. А то бы Феликса не оттащить. Он азартный. Мы выходим из библиотеки, он в ознобе — созрел до готовно­ сти новый король, вынь да положь ему народ. Правильно, Феликс, король умер, да здравствует король, и не было еще на свете бога, ко­ торого не прокляли бы, не распяли и не водрузили бы потом на ико­ ностас с тем, чтобы впоследствии низвергнуть в тартарары.