Сибирские огни № 010 - 1990

произойдет нечто противоположное им. И значит, не следовало вме­ шиваться в судьбу Офелии. — Заметьте, я сейчас не оспариваю это ваше «вмешиваться», хотя это было бы решающее в моей участи опровержение, но я не хочу терять времени и рвать нить нашей беседы. Так вот, про Офе­ лию. Скачки к противоположному не так скоры. Яблочко все же остается близко к яблоне. — Близко? Но сын Гете был слабоумный, скачок, как видите, скор. Офелия могла бы родить гения. Что ж, Феликс готов согласиться, но: — Мне нужен был Гамлет, а не его потомок. Существование Офелии было на его пути препятствием. Гамлет не должен был т а к к ней привязываться. Феликс вдруг вспомнил одну сцену — видел невзначай летним вечером: Гамлет и Офелия шли вдвоем и должны были расстаться: ему на трамвай, а ей дальше пешком; и они все никак не могли раз­ лучиться: трамвай подходил, Офелия отталкивала от себя Гамлета, а он все не мог от нее оторваться, так подброшенный камень падает снова на землю — а когда уже решался наконец идти, двери трам­ вая закрывались, это повторялось трижды, и они смеялись, он при­ тягивал ее к себе, и лица у них были аж обугленные от счастья, из­ неможенные от нежности, и тут он присел перед нею на корточки и застегнул ей пряжку на босоножке, и это было последней каплей, все, этого Феликс вынести уже не мог. Видеть в такой роли своего друга!.. Гамлет, человек из будущего, нет и быть не может ему товарища в современности, ибо он как Миклухо-Маклай среди папуасов, толь­ ко без надежды на другое общество. И его Офелия — коричневоко­ жая, в набедренной повязке из пальмовых листьев, с раскрашенным лицом, в ожерелье из акульих зубов — и он преклонился перед нею, признав ее власть над собой, а она со щербатым оскалом, раскоря­ чив колени, отплясывает над ним торжествующую пляску победы! — Правда, своим поступком — а самоубийство — это значи­ тельный поступок! — она опровергла повод для своей смерти,— при­ знал Феликс, — ведь поводом для смерти было ее ничтожество. — Значит, вы раскаиваетесь в совершённом? — обрадовался Си- гизмунд. Слово «совершённом» превращало разговор в допрос. Это был не­ досмотр Сигизмунда, упущение. Тогда Феликс сказал: — Давайте условимся. Я полностью открыт с вами. Хотя и от­ нюдь не считаю, что человек не должен лгать. Более того, я уверен, что вы солжете мне не раз. Но иногда я предпочитаю быть обману­ тым, чем держать себя настороже против обманщика. Насторожен­ ность унижает. Я сам, по своей воле даюсь вам. — Да? — Сигизмунд заинтересованно удивился. — Теоретиче­ ски вы оправдываете ложь? Все-таки это был еще не допрос. Это было взаимное ощупыва­ ние двух слепых. Обнюхивание двух собак: в следующий миг они либо вгрызутся друг другу в горло, либо потрясут парой, либо равно­ душно разойдутся в разные стороны (если бы не конвой...). И ни один пока не раскусил другого. В таком случае Феликс готов сам, добровольно, даться Сигиз- мунду в понимание. Тогда, может, и Сигизмунд дастся ему. Феликс повел себя как доверчивый хозяин: распахнул двери, впустил гостя и повел его показывать все лари по кладовым: вот здесь у меня то, здесь это. Не опасаясь, что тот его ограбит после этого. В высказывании правды — даже в смертельный ущерб себе — есть наслаждение. Полуэротическое, полуэстетическое — в обнаже­ нии ее, в высвобождении. Только нужен пониматель. Этот пронзи­ тельный укол взаимного акта познания: наслаждение потрясать и наслаждение быть потрясенным равновелики. На этом держатся все