Сибирские огни № 010 - 1990

недаром все время позы меняет), воспринимала театральную сторону беседы и улавливала, кто побеждает. — Нет, — сказал дед. — Платон, конечно, мне друг, но истина дороже. Философ не может править государством. Еше и потому, что философ не может добиться уважения толпы. Психологический закон толпы — преклоняться перед тем, перед кем уже преклонены другие. Толпу завоевывают криком, силой, железом, огнем. Но мыслью ее взять нельзя! Ведь идиоты в ней в тысячу раз многочисленнее умных людей. И тут Феликс, сидя спиной к Олеське (спасибо, друг, хоть с то­ бой не соперничать за девушку, как с собственным дедом), мрачно вклинился поперек раз 1 овора: — Михаил Васильевич! Вот я собираюсь употребить все свое об­ разование и все силы не на служение истине, а на завоевание власти путем умелого манипулирования или, точнее, спекуляции истиной. Вот вы сейчас говорили об идеологии. Что это вещь подвижная и что, видимо, само понятие «государственная идеология» уже означа­ ет остановку движения мысли и, значит, загнивание. Да, движение останавливается, зато как упрочняется власть! Государство владеет человеком в таком случае физически, экономически и идеологически! На трех привязях держит. Олеська сидела, обернув лицо к веянию вечера, чуть запрокинув голову, улыбаясь, уже сумерки одолевали свет, и люди теряли свою величину и значение перед надвигающейся громадой ночной вселен­ ной. Величественные речи сейчас перестанут удаваться. Дед какое-то время молча дивился на Феликса. — Нет, я понимаю, так мог бы рассуждать его отец, — презри­ тельный кивок в мою сторону. — Если бы м о г рассуждать. Но, увы, у этих людей все это проистекает на бессознательном уровне. Но что­ бы вы, поколение людей понимающих, сознательно и цинично шли на это!.. Дед пожал плечали и продолжал обдумывать: — Цинизм, конечно, участь всякого «профессионального» иде­ олога. Но чтоб сразу, изначально, в виде исходного принципа! Это интересно! Он не знал, как обойтись ему с заявлением Феликса. Феликс уж решил прийти к нему на помощь: — Тот человек, которого мы знаем, ничтожен. Толпа, как вы сказали. Стоит ли считаться с ней! Стоит ли сострадать ничтожному? Надо идти вперед, не подбирая отставших. — Феликс смотрел на де­ да с детской доверчивостью. — Не прийти на помощь, может быть, благороднее всего. Сострадание к слабому — бесстыдно. Человека нельзя унижать жалостью. Если может встать и идти с нами — при­ мем как равного. Не сможет — и не вспомним. Я подошел к Олеське и набросил ей на плечи дедову куртку, что висела на перилах веранды. Становилось прохладно. Дед заметил, на лице мелькнуло тайное движение довольства. Как будто через свою куртку он соприкоснулся с юным телом нашей девственницы. Пока он переживал этот счастливый момент, упустил мысль. — Ну, братцы, любопытно вас послушать! — спохватился дого­ нять. — Стало быть, Феликс, ты предлагаешь новую мораль, делая бесстыдство категорическим императивом? — Почему же бесстыдство? Стыд! Я говорю: стыдно быть сла­ бым и жалким. Надо обладать силой! — Ага! Мораль, только навыворот. Но тоже мораль... — Дед все еще не собрал мысли на место. — Впрочем, никогда не была мораль постоянной. Монтень рассказывает такой эпизод: персидский царь Дарий спросил греков, за какую плату они согласились бы съесть своих умерших родителей. Те обиделись. Трупы они сжигали. Затем Дарий позвал индусов из племени калатиев, которые лучшим местом погребения предков считали свои тела и поэтому съедали своих роди