Сибирские огни № 010 - 1990

носился по пустому пространству неорганизованный гул, и вот нако­ нец грянула музыка, люди шагнули: достигли наконец трибун, на которых теснилась со своими избранными детьми избранная публи­ ка, человек двести. Для этих двухсот и шествует расфлаженная, рас­ цвеченная толпа? И соглашается на это? Пройти долгий путь оцеп­ ленными милицией коридорами улиц, промелькнуть мимо трибуны и все? Все закончилось? Это и было их целью? И они не понима­ ют своего позора? Большой дом простерся фасадом на всю протяженность площа­ ди, и все его балконы были пусты! Зато окна изнутри облеплены ли­ цами. «Папа, почему они не выйдут на балконы?» — вскричал я почти жалобно, смертельно задетый, потому что я уже и сам дога­ дывался, что им это запрещено! Мне казалось, я бы не подчинился. Мой балкон, хочу и выхожу! А отец вдруг чванливо так, заносчиво мне ответил: «Это еще зачем! Парад, что ли, принимать?». И усмех­ нулся. Мол, парад могут принимать лишь избранные. «И еще, — до­ бавил, — есть причина. После скажу». Наверно, чтоб не перебили всю эту верхушку из пулемета. «Все, пап, я пошел домой. Насмотрел­ ся. Хочешь — оставайся». Я надеялся, он тоже уйдет со мной (он тогда был не то, что сейчас, рангом пониже, и его присутствие на трибуне еще не было его работой) и по дороге я все скажу ему: что мне стыдно за этих идиотов, которые соглашаются и с милицейским оцеплением, и с отсутствием людей на тротуарах и шествуют без устали мимо кучки господ, гордо выпятив грудь и вопя преданное «ура». Но отец не ушел со мной: «Неудобно: я должен тут присутство­ вать». Он остался, зыркал по сторонам, раскланивался со знакомыми «здрасьте!», и я как-то вдруг разом его понял и съежился от стыда. Милицейские кордоны с площади выпускали без пропуска. НЕ МОЖЕШЬ. А Я! Сессия. Жара. Силуэт Олеськи на просвет сквозь платье безза­ щитный, как скелет на рентгеновском снимке. Спешит по перрону Феликс. Наконец-то. Мы садимся на поезд. — Ну как, Олеся, твои экзамены? — гудит Феликс. — Ничего, — скромно отвечает, — как-нибудь. — Не сомневаюсь. На этом церемониальная часть закончена, и мой доблестный друг может больше не обращать на Олеську внимания. Заработал. Никакого роста производительности труда, рассуждает мой друг, не бывает. Олеська зубрит у солнечного окна электрички. Потому что, говорит Феликс, станок-автомат хоть и может на­ клепать гвоздей в миллион раз больше, чем их ковал вручную куз­ нец, но зато он ковал их один, а станок-автомат делали тыщи людей: проектировщики, конструкторы, строители института и завода, на котором сделали станок, бухгалтера, которые считали зарплату стро­ ителям и проектировщикам, лесорубы, что добыли целлюлозу на ватман, металлурги, что отлили металл для станка, геологи, что на­ шли руду... Похоже, тот ручной гвоздь был все же дешевле. Черемухи, сирени мелькают за окном, казенные домики полу­ станков, девушка осторожно перешагивает на каблучках выбоины асфальта поселкового перрона. Наскоро мы с Феликсом приговорили технический прогресс к нулю, приступили к прогрессу духовному. Что-о? — презрительно негодует Феликс, разогнавшись приговаривать и его. — Какой такой духовный прогресс? Пьер Тейяр де Шарден, — говорю я, — полагает, что ноосфера, она же точка Омега, она же мировой дух, она же бог, есть продукт накопления и слияния всех духовных усилий, произведенных мате- 16