Сибирские огни № 010 - 1990

равняться четырем, потому что этого не может быть никогда. Сколько будет дважды два, решает каждый сам для себя». Но мы не только не доверяем пропо­ веди, мы не доверяем также лириче­ ской интонации. Почему? Потому что не доверяем автору. Это неверие — на­ иболее уязвимое наше место. У нас нет оснований доверять поэту, умиляюще­ муся дождем и звездами, когда «по ко­ лено в грязи мы веками бредем без оглядки» (А. Парщиков). Кто не заме­ чает сей «грязи», тот иллюзионист в худшем смысле этого слова. Недоверие наше (как и незнание) выступает в форме иронии. Ирония для нас — не «интеллигентская рефлексия» — при­ знак социальной беспомощности, а кис­ лота, снимающая с объекта мишуру и культурные напластования, или лучше сказать, — псевдокультурные, ибо на­ стоящая культура в основе своей прав­ дива (реальна). Ирония — это скаль­ пель, представляющий мир «голым». Для нас это существенный шаг к той «таинственной правде», которая и есть, по утверждению А. М. Горького, «бог свободного человека». Таким образом, позиции выяснены. Что это за таинственная правда — мы уже убедились на примере Александра Еременко и других. Если, как вытекает из манифеста Юрия Арабова, цинизм, неверие и духовная смерть есть бог сво­ бодного человека, то будь проклята та­ к ая свобода. Но Юрий Арабов лукавит, выражая туманную уверенность, мол, «что-то», не дает нам задохнуться в метастазах постиндустриального общества, спасает нас и Россию... Что за чудовищная глу­ пость: «Мир спасет сознание того, что есть мир на самом деле»?! Глупость и самоуверенность. Никогда ни Ю. Ара­ бов, ни его товарищи, ни вообще чело­ век, проживи он хоть миллион лет, не узнает и не осознает, что есть мир на самом деле. Неужели это не понятно? Я думаю, Ю. Арабов прекрасно это понимает, но вновь и вновь лукавит. Лукавит для того лишь, чтобы не гово­ рить главного — каково же истинное происхождение взглядов на мир и на поэзию его и ему близких? А нужно это ему для того, чтобы не обнаружить крайне поверхностного восприятия усво­ енного с ветра, со стороны экзотиче­ ского учения. Конечно же, корни этих воззрений кроются в дзен-буддизме. Для примера, сравним все, что было сказано выше, с отрывком из статьи Эриха Фромма «Психоанализ и рели­ гия». «Согласно дзену, знание не имеет ни­ какой ценности, если не вырастает из нас самих; никакой авторитет, никакой учитель не научит нас ничему, кроме сомнений; слова и системы мышления опасны, потому что легко превращаются в предметы поклонения. Сама жизнь должна быть постигнута и пережита в своем течении; в этом и заключается добродетель». Увы, Ю. Арабов сотоварищи принял эти положения слишком буквально, по- русски, на полную катушку, поэтому вместо умиротворенного созерцания себя и мира, а на этой основе интуитивного познания истины и смысла, он принял­ ся за радикальное отрицание всего и вся, по сути фетишизировал учение, от­ рицающее фетишизацию, попытался словом выразить то, что по канону вы­ разить невозможно (см. цитату из Фромма), забыл, что при таком подходе стихи, а тем более статьи вообще не должны печататься, оставаясь либо в мыслях, либо в случайных устных вы­ сказываниях. Ибо слово правдиво лишь в действии, в живом течении жизни, в поступке; напечатанное же, оно мерт­ веет, становясь скелетом, тенью исти­ ны. В этом смысле, футурист, который вырезал свои стихи на дошечках и сплавлял вниз по реке, был гораздо по­ следовательней и благородней, чем ны­ нешние его собратья. Думаю также, что он был самым настоящим дзен-будди­ стом, а также концептуалистом, даже нимало не подозревая об этом. Следуя означенным путем, мы без труда обнажим первоисточник поэтиче­ ского каннибализма А. Еременко. Эрих Фромм здесь же приводит одну из бес­ численных историй дзена, в которых излагается его презрение к различным идолам и кумирам. История такова: «Когда Танкэ из Танской династии зашел в столичный храм, было очень холодно, поэтому, взяв одно из выстав­ ленных там изображений Будды, он разжег из него костер. Смотритель, уви­ дев это, сильно разгневался и вскричал: «Как ты посмел сжечь деревянное изо­ бражение Будды?» Танкэ стал копаться в золе, как бы ища что-то, и сказал: «Я соберу святые сарири (что-то вроде минерального ос­ татка, находимого после кремации че­ ловеческого тела и считающегося сим­ волом святости жизни. — Э. Ф.) в золе». — Каким образом, — сказал смотри­ тель, — можешь ты собирать сарири де­ ревянного Будды? Танкэ ответил: — Если сарири нет, можно ли мне подложить в огонь оставшихся двух Будд?.. Смотритель изображений потерял впоследствии обе брови за протесты против очевидной нечестивости Танкэ, а на последнего гнев Будды так никогда и не пал». Совершенно очевидно, по-моему, что, при внешнем сходстве святотатственных посылок, история Танкэ прямо противо­ положна по нравственному вектору сти­ хам А. Еременко. Танкэ сжигает дере­ вянного идола для Бога живого, чтобы сохранить здоровье, а значит, укрепить дух и веру. Этика и логика поступков, может быть, не совсем оправданная и понятная для христиан, но, в об­ щем, вполне объяснимая. Еременко же агрессивен в своей интерпре­ тации образа Богоматери, он подклады­ вает под этот изначально непорочный светлый образ вампирическое содержа­ ние, тем самым отказывая прежде все