Сибирские огни № 010 - 1990

к ак потом пришло к нему «это» — способность к проникновению — он не знал. Пришло и все: «...Я живу жизнью клеток, жизнью ферментов — всей чу­ жой жизнью». Такое открытие многое сулило нау­ ке — например, понять «собачий та­ лант чутья» или «мощь сборного моз­ га муравьев, красоту цветка» и т. д. Ин­ ститут не может обойтись без «ослепи­ тельных» работ Сигурда; многие уче­ ные, защищающие диссертации, обра­ щаются к нему: нигде не найти более точных сведений об изучаемом пред­ мете (например, «исследование на уров­ не нуклеиновых структур»). Все было бы хорошо, но Сергей по­ любил обыкновенную девушку. Первой возмутилась бабушка Тани: «Я настаи­ ваю, чтобы эти бесплотники знали свое место и не лезли к девушкам», — она поклялась умереть прабабушкой. Мотив уважительный. Запротестовал и шеф, директор института. «Что такое любовь для него? — разъясняет шеф девушке. — Он свел вместе свое стрем­ ление к доброте, к познанию, к твор­ честву. Он творит из себя одно за другим. Сегодня, например...» И далее идет перечисление его необыкновен­ ных открытий в области живого. «А что вы дадите ему взамен? Стандарт­ ную форму женской любви? Дорогая моя, хотите путевку куда хотите?». Шеф бестактно предлагал «отступные». Таня. же, влюбленная, неотступно мечтает о своем, чтобы Сергей стал, «как все», начал бы жить «в ее изме­ рении». Они поженятся. «Она сделает его отцом». Потому и допрашивает она шефа: «Я хочу знать, он сможет стать обычным или таким и останется? Ну, когда все для вас сделает? — Сможет, — быстро и как-то нена­ меренно ответил шеф». Как же можно покинуть доступный Сергею «мир живого», как уйти из не­ го? Сергей знал и посвятил Таню в эту тайну. «— Я должен убить кого-нибудь... Ну, птицу, или бабочку, или зверя. Войти и убить. Тогда двери, в которые они меня впускают, закроются. Да, есть двери...». Сначала он хотел стать ласточкой, потом стрижом... «— Ласточка, ласточка!.. Я ударюсь с тобою о землю, ударюсь и встану с земли человеком, как все. Я люблю ее. Прости, прости Меня, ласточка...». Но ни ласточку, ни стрижа убить он не смог... «Вдруг схватил большую му­ ху» на Танином платье, «полыхнуло железной синевой, и Сигурд унесся в облака... Исчез...». А у Тани появилась надежда: «Снова придет весна, и будет лето другое и другой сон... Я тоже ста­ ну другая, и он вернется ко мне дру­ гим». Если просмотреть все, что делал по повести Сергей, то напрашивается один вывод: победила доброта («Ласточку жаль, она милая, красивая. Всех, всех их жаль...»). И еще: способность жерт­ вовать собой во имя другой жизни, во имя любви. Близок пафосу повести рассказ «Сча­ стье рыжего Эрика». Планета Маг гибнет, потому что по­ степенно гаснет солнце. Родилось два проекта ее спасения. Первый — срыв планеты с орбиты и перевод ее в дру­ гую солнечную систему. Второй — ра­ зогнать массу Н, вбить ее в центр солнца, возбудить его активность взры­ вом этой массы. Второй проект предложил энергетик Мага Эрик Сельгин, «обычный просто­ ватый человек, пожалуй, слишком су­ ровый к себе. С детства он любил Вивиан, и — только». Он и взялся осу­ ществить свой проект, потому что «ре­ шил всего себя отдать делу» — спасе­ нию планеты. К тому же, ему нечего терять: Вивиан любила красивого «ба­ ловня жизни» Дрома, а Эрик был и хром, и рыж, но, уходя, он подарил Вивиан слова: «Вивиан, я люблю тебя. Я вечно буду любить. Я войду в плоть солнца, чтобы светить тебе. Свет мой — любовь к тебе, тепло мое — любовь к тебе, все, что вокруг, — подарок те­ бе... Смерть моя — во славу тебя». Не доверяя приборам, Эрик сам по­ местился в последнюю прицельную линзу, чтобы она без ошибки ударила в центр солнца и сгорела вместе с ним. В последний момент Вивиан крик­ нула: «Стой», но было поздно: «В этот слепящий момент рыжий Эрик стал легендой планеты Маг и бесконеч­ но счастливым. Вивиан это поняла... Ей было жаль Дрома, но она ощутила одиночество Эрика и в это мгновение полюбила его». Таково подлинно человеческое сча­ стье, по убеждению Аскольда Якубов­ ского. Гуманистичность идей писате­ ля варьируется в его фантастических произведениях, хотя, честно говоря, сердцевина их мне не всегда понятна. Его фантазии не отличаются при­ зрачностью и нередко многозначны, как и должно быть у талантливого художника. В последний раз я встретился с Ас­ кольдом Павловичем, вероятно, в дни, когда он заканчивал работу над по­ вестью «Нивлянский бык», так как был переполнен впечатлениями от сво­ ей поездки в российскую деревеньку, на свою прародину, откуда его дед уехал в Сибирь. Пригласил к себе Аскольд Павло­ вич меня и Александра Антоновича Кухно, поэта редкостной искренности и совестливости, что, по мнению Ас­ кольда Павловича, делало его стихи глубокими и честными. Для меня же они оба были друг на друга похожи­ ми в своих работах — прежде всего открытостью, незащищенностью и ли­ ризмом. Пришли мы на квартиру к Асколь­ ду Павловичу, где у него лежала боль­ ная мать. Он трогательно говорил о ней, заботливо ухаживал, прислушива­ ясь к ее советам, как нас приветить,