Сибирские огни № 010 - 1990

ский, говоря языком подсудимого. Ибо подсудимый — саксонец, сын протестантского пастора... Еще бы, взрастать в среде концентрированного духа. В этаком питательном бульоне. А мы с Феликсом, нам каково пришлось расти в нашей-то среде! Уже этим одним мы можем обвинять... Я взглянул на Феликса и вдруг увидел по его лицу, что сказал что-то не то. А что я сказал? Я начал вспоминать — и правда: «Фе­ ликс, тебе рубль». Идиот, я отвык! Потерял бдительность. Давно не виделись. Было, я подбрасывал Феликсу деньги в карман. Я полагал, че­ ловек не знает, сколько у него денег. У нас дома так и было: вдруг в яшике кончались деньги, и тогда все шасть по своим карманам — у каждого находилось по трояку-пятерке. Я не думал, что в семье Фе­ ликса счет деньгам другой- Однажды при мне он обнаружил у себя в кармане пятерку. Лопочу ему в ответ: «Ну, откуда-откуда, заваля­ лась!». А он мне, губы аж задрожали: «Пятерка — завалялась?..». Я спешно: «Ну, значит, отец подсунул». Он и того бледнее: «Отец? Подсунул?..» — «Ну, перепутал он, карманы перепутал!..». И с тех пор подкидывал только рубли и то мелочью. Надеюсь, Феликс недол­ го ломал голову над той загадочной пятеркой. Человек ведь не очень пытлив: если загадка не разгадывается сразу, он ее бросает, дальше живет. — Феликс, ты меня натолкнул на идею... — А синий флакон, — вспомнил Феликс, — ты мог бы спро­ сить у Олеськи. Что это, уступка за уступку? Я позволил ему быть «политиче­ ски» беспринципным, и за это он согласен не презирать меня впредь за мою «слабость к дикарке»? — Олеська без косметики живет. — Ну уж! — с насмешкой. (Все-таки с насмешкой). — На спор! — Пошли сейчас же! Он? — со мной? — к Олеське?.. Долго ли нам поменять курс... Вот за что я ценил Феликса: такой скорости жизни и такого на­ полнения ее страстью больше ни у кого не было. Я так любил приходить в этот чужой, но потихоньку приручен­ ный мною дом, к Олеське. Проведши часы потного труда в моем тон­ неле (вгрызаясь в косный грунт хаоса проникающим буром мысли, утомив и затупив эту мысль), остановить работу до следующего дня и выйти наружу. И забрести сюда, в чужой уют и чистоту — Олесь­ ка, конечно же, была чистюля, «как все дикарки в этой Неандерта- лии», говорил Феликс. Олеська еще только заканчивала школу, а то бы я давно уже был тем подлым законсервированным женихом, ко­ торый не женится, но и не отпускает невесту с тонкой, почти незри­ мой привязи. Наверное, Феликс прав, Олеська — обыкновенное средне-папу­ асское существо, но что я мог поделать, не было у меня противоядия против этого сочетания бирюзовых глаз, соломенных волос и шелко­ вых ресниц, и сколько ни гляди —не наглядишься, замрешь и ищешь в шевелении этих розовых губ над сахарными зубами высшего смыс­ ла природы — глазами ищешь, не обращая внимания на тот неан­ дертальский лепет, что вещают эти сахарные уста. Я таял и томился, но я ее не трогал, я не мог: лишить мою любовь единственной при­ манки значило лишить меня любви. Ее отец притом подозревал меня и потому боялся и ненавидел. Наверное, ему казалось, что коль скоро молодые люди спокойны друг к другу и не рвутся уединиться, то, стало быть, они утолены.