Сибирские огни № 009 - 1990
— Но почему же — мучают? По нашему убеждению, очередь — это признак справедливости в обществе. Разве не так, Бетти? Вы ду маете иначе? — Боже! — воскликнула Лизавета. — Справедливость! Боже! Это трата жизни. Всей жизни! Они ведь у нас не по желанию нашему, не в музей, например, да и в музей тоже, кстати... Они по необходи мости и на каждом шагу. — Вероятно, это временное явление, Бетти? У вашей страны сильный характер, и вы преодолеете... — Да, конечно, — согласилась Лизавета очень охотно и опять перевела разговор: ей хотелось самоедствовать, мучиться, казниться, чтобы только избавиться от того, что было в сердце. — Я читала, — спросила она светским голосом, — что англича не не любят иностранцев? Иностранцы кажутся вам не очень циви лизованными людьми, да? Не будет ли для вас, мистер Лоусон, столь долгое общение со мной — шагом в сторону варварства? — Нет, — засмеялся мистер Лоусон. Он очень редко говорил «нет», Но тут сказал твердо: — Нет. — Помолчал и добавил: — У вас, Бетти, душа цивилизованного человека. — Ну, слава богу, что вы мне это сказали, — улыбнулась Лиза вета. — Я буду этим утешаться... А то все думала, что кажусь вам диким зверьком, чья натура не поддается Полному истолкованию — а значит, и признанию. — Бетти, Бетти...— сокрушенно покачал головой мистер Лоусон. — А знаете, я пришла к выводу, что вежливость в некотором роде космополитична. Грубость чаще несет в себе черты националь ного характера. — Но англичане сумели сделать именно вежливость чертой на ционального характера, — сказал мистер Лоусон торжественно. Слава богу, в его глазах в эти секунды растаяла боль. ...Вот так и заполняли они весь день — до краев — милой суетой, разговорами. Мистер Лоусон даже повел Лизавету к своим друзьям, где-то в центре Лондона, предварительно позвонив им по телефону из того кафе, где они болтали ложками в супе. В гостях Лизавета мало что запомнила — было уже пять часов, день подходил к концу, и у нее от всей прощальной маеты и тайной печали шла кругом голова. В этом доме они пили чай и говорили легко, обо всем, а мистер Лоусон был переводчиком. Почему-то Лиза- Еете, больше чем хозяева (хоть они были милые улыбчивые люди, немного моложе мистера Лоусона и гораздо разговорчивее его), за помнились, как это ни дико, вкусные булочки к чаю и рыжий сеттер, который никак не мог определить для себя, на чьи колени положить голову и передние лапы: на колени мистера Лоусона или Лизаветы. Хозяин был художником, и во время чая и разговоров он сделал несколько шутливых рисунков их посиделок, размашисто расписался и подарил Лизавете, а чтобы листы не измялись, вложил их в кра сивый фотоальбом с видами Лондона. — Это вам на память, Бетти, — перевел мистер Лоусон, а пока Лизавета благодарила хозяев, он стащил один рисунок, свернул тру бочкой, сунул его во внутренний карман пиджака и сказал: — А это мне... Да, тот день был загружен до предела. Но мистеру Лоусону все казалось мало. Теперь они гуляли про сто по улицам — уже освещенным, потому что опустились сумерки. Наконец они вышли к стоянке, на которой была брошена их машина. Мистер Лоусон не стал зажигать свет в машине, когда они сели, _ в ней было празднично и разноцветно от отблесков уличной рек ламы и больших витрин. И заводить машину сразу не стал — поси дели в молчании. Вдруг он медленно повернулся к Лизавете, медленно протянул к ней руки, расстегнул пальто, распахнул шарф, и Лизавета ощути
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2