Сибирские огни № 009 - 1990
самостоятельно в ту пору, чем гордилась сама перед собой много поз же, начитавшись всякой литературы о самовнушении, ей казались особенно ценными во всей той маленькой истории. Журналистка ду мала по-другому: главное ей виделось в иных плоскостях, так ска зать, в социальном плане, но — из уважения к Лизавете, что ли? — она сохранила и все ее личные впечатления. Лизавета с удовольствием перечитала теперь эту давнюю исто рию. «Заводчан привезли в поле рано утром, но уже было жарко: зной накапливался день ото дня все больше, будто был не июнь, а са мая середина июля. И сушь стояла месяца два — как только выдер живали посевы! Глянули горожане вокруг, и в глазах потемнело: от солнца и от бескрайнего простора — ровного, пустого, с далеким-далеким гори зонтом. А рядки тянулись еще дальше — так если б неграмотный человек определял, то сказал бы, что тянется кукурузное поле на са мый край света: но здесь все были грамотные, с высшим образовани ем, потому никто ничего не сказал. Оставили вещи в лесозащитной полосе, где стоял бидон с водой и была какая-никакая тень под еще молодыми деревцами. Начали с дороги: парни взяли по два рядка, девчата — по одному. Взмахнули тяпками — только пыль пошла. На обед прервались вконец измученные. У многих болели голо вы, на ладонях — водянки. Но бодрились. Завод был передовой, тра диции в коллективе жили самые героические, выражавшиеся корот ким словом «Даешь!», и люди мысли не допускали, что можно не сделать норму. Казалось, от этого сорвется государственный план всей страны, остановятся конвейеры, да мало ли что сделается от невыполненной дневной нормы! На обед привезли молоко и белый высокий хлеб, с коричневой коркой, сбитой набок силой поднявшегося в печи теста. Внутри хлеб был пористый, воздушный — все стали вспоминать, когда ели в по следний раз такой хлеб, и выходило у всех одно — в детстве. В горо де теперь то ли дрожжей не хватало, то ли руки у пекарей стали не те... И цельное холодное молоко ничем не было похоже на привыч ное городское: то нередко отдавало каким-то химическим запахом или прогорклым старым жиром, чаще — вообще ничем. Час перерыва пролетел быстро, а все отдохнули и бодро взялись за тяпки — сначала неспешно, потом набирая темп: руки стали вро де умелей, а тяпки — послушней. Одна Лизавета — одна из всех — не пошла на поле. Осталась лежать в тени и, когда ее позвали, думая, что она уснула, отмахну лась, от всех, даже от Витьки-комсорга: Всё — на сегодня баста! Сначала не поверили тому, что можно так сказать. Что можно взять и не пойти работать! Это было немыслимо. Лизавета вечно что- нибудь отчебучит. Вот с именем, например: она же Лидия по паспор ту, а велит называть ее Лизаветой. Поэтому давно уже на вечерах разных о ней больше всего сочиняется насмешливых частушек: о ее имени и о непонятном строптивом характере. Но работала она хорошо, чертила грамотно, аккуратно. Никто не мог подумать, что здось, в поле, она в первый же день опозорит их конструкторский отдел, заставит комсорга Витьку краснеть и объ яснять бригадиру, что, мол, Лизавета нездорова и пусть полежит ма- ленысо, это она так — с непривычки, а мы за нее, мол, всё одно сделаем норму. Витька в самом деле взял лишний, за Лизавету, рядок и в ре зультате — ковырялся позади всех, чертыхался, часто бегал пить воду и всякий раз спрашивал Лизавету: Я П11Н9ЩЧШО ’i ' FI .ЯДТОТ КЗ вК-BSflp
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2