Сибирские огни № 009 - 1990

В этом отношении Лизавета поступала тоже совершенно по-ан­ глийски: она не рассказывала мистеру Лоусону о своей работе. Никаких военных секретов в ее деле не было, она конструирова­ ла обычные сельскохозяйственные сеялки, и работу свою любила, и свой конструкторский отдел, в котором выросла, повзрослела, уже и постарела. И свой завод она любила — иначе зачем бы ездила туда через весь город, могла бы найти что-то подходящее ближе к дому... Но тогда, в Лондоне, глядя как бы со стороны, она видела, что не все в привычных ей делах было так хорошо, чтобы рассказывать о них иностранцу, даже такому симпатичному, как мистер Лоусон. Ведь начни рассказ, да увлекись, так можно поведать и вообще обо всем на свете... Для нас это обычные вещи, а для мистера Лоусона? Невероятные? А то и того хуже. Ну, в самом деле, что бы он поду­ мал, если бы она проговорилась, например, о своей зарплате, которой теперь не хватает и на пару сапог дочке?.. А о сдаче чертежей — по валу, а о том, что к соображениям конструктора давно уже никто не прислушивается?.. «Тогда зачем держать конструкторов?» — спро­ сил бы в таком случае мистер Лоусон. А вдруг бы Лизавета невзначай заикнулась о поездках в кол­ хоз? Да не во время посевной, конечно, что было бы вполне законо­ мерно для разработчиков отечественной сеятельной техники. Нет, выезжали они, как давно заведено, на бесконечные летние прополки, на рубку капусты — уже по морозам. А зимой маялись на овощехранилищах — известное дело. На­ столько известное, что об этом и говорить вроде перестали. Но хуже всего, по мнению Лизаветы, было подметать улицы перед приездом в их город очередного важного лица из столицы. Короче, нельзя было проговориться, не то что рассказывать чу­ жому человеку обо всем таком, что для нас — явление обычное, но совершенно непонятное для иностранца. Тем более, для мистера Лоусона, который изучал русский язык, судя по его лексике, по клас­ сической литературе, когда в России конструкторов было так мало, что они ценились ни дай боже как! И уж, конечно, улиц не подме­ тали! А проговориться обо всем этом Лизавета могла — невзначай. Потому что была увлекающейся натурой и по славянской привычке своей в первую очередь говорила о том, что грызло душу. Вот почему миссис Травкина, как называли ее англичане, очень следила за собой в первые дни — так ее учили и перед выездом за рубеж. Она тщательно обдумывала каждую фразу, и оттого речь ее становилась деревянная — замедленная, туповатая, — это очень раз­ дражало Лизавету. Но она шла на такую жертву из боязни сказать что-то лишнее и тем самым поставить в неловкое положение и себя, и деликатных хозяев, а еще хуже — навредить руководителю Дмит­ рию Ивановичу Пашину или даже всей стране. Только по мере того как Лизавета привыкала к своему самому частому собеседнику — мистеру Лоусону и к его русской речи, она как бы начинала прини­ мать его за с в о е г о , а значит, возможно, и терять бдительность. Наносился ли этим самым какой-нибудь вред? Вероятно, нет. Но ей стало легче, естественнее и приятнее в беседах — это она явственно ощутила. То есть она постепенно становилась сама собой — а что может быть лучше для нормального человека? Возможно, именно поэтому, или же из-за душевной тонкости и проницательности мистера Лоусона, между ними довольно быстро установился контакт, взаимопонимание. Это не могло не радовать Лизавету, которая чувствовала себя в поездке так одиноко и непри­ каянно, что не раз уже пожалела, что согласилась поехать в этой компании. ■ мд, ишь