Сибирские огни № 008 - 1990

зий насчет преданности Поноса не питая, не замедляя шаркающего, хлюпающего шага в громадных калошах, «Ага»,—говорил он, успе­ вая глянуть на всех, глянуть и преподать урок, мол, вот оно как, тре­ нер для вас, головастиков, ни сил, ни времени, ни здоровья, а вы, эх вы, один Понос за всех отдувается, и себя похвалил, и тренера ува­ жил, а вы, эх вы, по углам все жметесь, отмалчиваетесь... Или сам что-нибудь говорил Хомутов, если пауза неприлично зависала: «Жо­ ра, ты что?» — с юмором у тренера все в порядке, Жора был обречен, единственное неприятно, что это опять Жора, все хохотали, что-то насчет Жориного белья, то ли из женской оно раздевалки, то ли с огородного пугала, все загибались от хохота, выражая тем самым, выбегали даже, полуодетые, глянуть на костлявого Жору, скрытого дверцей кабинки, Хомутов хлюпал дальше. Были у Хомутова и любимые формулировки, которые существо­ вали настолько непререкаемо, что как бы и отделялись от смысла в них заключенного, становились в устах пророческих выше, больше, значительней этого рядового смысла, становились чуть ли не симво­ лом мудрости, власти, перстом указующим. И, существуя в таком вот напомаженном виде, формулировки эти настолько забывали прямой свой смысл, что часто начинали значить нечто и вовсе противополож­ ное, а изначальный смысл ютился теперь в еле слышном лепете: «Но вы же сами говорили, что...» На что новая высшая мудрость смотрела с искренним сожалением, вроде богатой родственницы на нишенку- оборванку, не подавая из принципа, не потому, что жалко или нечего, или личная на эту несчастную обида, а просто так, из принципа, чтоб не поваживать, ступай, ступай себе с богом, и дорогу забудь: «Да, говорил, ну и что же из этого следует, дурья твоя башка...» Формулировки были такие: я для тебя в лепешку расшибусь! терпеть не могу подхалимов! дисциплина прежде всего! надо играть, выигрывать и все будет! учеба и спорт, спорт и учеба —вот что ста­ вится во главу угла! работать надо! ближний нижний, дальний верх­ ний! пас через ближнего! а похитрей! Для мальчика Аркаши, в меру обожженного честолюбием, в ме­ ру развращенного миром взрослых, эти слова казались важней и пра­ вильней всех остальных существующих слов. Он знал уже распрек­ расно, все на свете взрослые врут, так или иначе, с расчетом или по дурости, искренне, из хитрости, из любви, из жадности, из жалости, врут и врут, беспрерывно, слушать их всех противно, один тренер знает, что говорит, Хомутов говорит по делу, дело же такое —игра. Аркаша старался как мог, кое-что у него получалось, день за днем, год за годом он выигрывал у себя, выигрывал у игры, и только у тре­ нера выиграть не мог. Хомутов Аркашу не замечал, было то мукой непереносимой. Он запросто мог наорать на Пятака, высмеять, обозвать, обругать, мог похвалить громогласно, мог говорить ласково или с издевкой, мог вы­ гнать с тренировки или сбросить в шутку в бассейн, то же самое и с другими ребятами, со многими, почти со всеми, так или по-другому, но нескольких —Аркашу в том числе —тренер не замечал, хоть на­ изнанку вывернись, не замечал и все тут! Если и говорил что, то го­ ворил скупо, определенно: «Зайди за талонами», «Сегодня силовая работа», «По створу смещаться надо быстрей», «Воробьев, на мелкие ворота.» Что ж это было? Не понять сейчас, не ответить, чем-то Аркаша не соответствовал... Спорт намертво был перехлестнут тем, что назы­ вают журналисты кухней, вряд ли подозревая, какой сами спортсме­ ны вкладывают в это понятие смысл: имеется в виду не таинство при­ готовления блюд, но прозаическая свара, отношения кухарок в ком­ мунальной кухне. Было кому собачиться, от матерых мужиков, независимых и степенных, с бычьей силой и рваными ушами —до лягушат, которых приводили молоденькие мамы, с которыми в свою очередь успешно