Сибирские огни № 008 - 1990

бриться бодрым энергичным мужчиной с ироническим блеском в гла- оах и твердыми скулами киногероя, закончил полной противополож­ ностью, смыв пену, увидел вдруг в зеркале помятого бодрячка с блу­ ждающим взглядом, постыдно скошенным подбородочком и синюш- ностью дряблых щек... Но ведь это по-прежнему он, он, что же случилось, зеркало шут­ ки шутит? Аркадий Петрович словно б застыл в растерянности, за­ стыл, засмотрелся в зеркало, не узнавая, отказываясь верить, за­ смотрелся напуганно, забыв, зачем это он побрился столь тщательно, зачем проснулся, зачем уснул, забыв, не желая помнить, ни о чем не загадывая, протягивая к отражению палец, лишь оболоч­ ка его продолжала равномерную череду движения, состояний, слов, становящихся жизнью, становящихся сном, сливающихся воедино ни во сне, ни наяву спасенья от жизни не было. Он чувствовал себя, словно когда-то, давно, под водой, когда дол­ жен был, в наказанье, проспорив, пронырнуть бассейн, двадцать пять метров, не бог весть сколько, но если наелся уже под завязку, два ча­ са воды уже за спиной, пульс ниже девяноста не опускается, то двад­ цать пять метров превращаются в километр. И даже не в том все-таки дело, можно пару минут отдохнуть, продышаться, усмирить сердеч­ ко, но главное, плывет над тобой игрок, обычно Понос (А по носу? — стращая, гнусавил он — сократилось в Понос), опричник, паскудник, враль, любитель всяческих экзекуций. Деваться тут некуда, маме с папой не пожалуешься, надо плыть и плыть, терпеть и плыть, зная, поблажки не будет, воздуху сможешь глотнуть только через двадцать пять метров. Первая половина бассейна давалась трудней всего пото­ му как раз, что начинать надо было с мелкой части, чтобы во второй, глубокой, не иметь ни малейшего шанса вынырнуть, спастись. На мел­ коте, поджав ноги, сгруппировавшись, можно было встать на дно и все-таки выпрямиться с палачом на плечах, а на глубине, без опоры под ногами, удержать тебя под водой проще пареной репы, поэтому и на­ чинали с мелкой части—чтоб не мучиться—формулировал Понос. И поэтому первая половина пути казалась самой тяжелой, хотя и был еще воздух, большой запас воздуха, но и долгий путь впереди, грыз соблазн, пока не поздно, прекратить эту бодягу, пока не поздно, ко­ лебания разъедали мозг, терзали душу, не доплыву, не смогу, никак, дыхалки не хватит, раздвоенность эта вдвое хуже бессилия, ме­ шала движению, лишала нужной расслабленной мощи, расхолажи­ вала, но силы были еще, были... И вдруг белый кафель на дне уходил резко вниз, пропадал в глубине, наступал миг ужаса, бреда, все, беда, не доплыть, но ничего иного, кроме как плыть, уже не оставалось, че­ ловек наверху был царь и бог, власть его над тобой (действительно — над) была неограниченна, тебе оставалось плыть и знать, как легко ему притопить тебя при малейшей попытке вынырнуть, плыть и знать, иного, кроме как вперед, пути нет, никого не надо винить, только себя, только себя можно проклинать за малодушие первых метров, когда надо было не думать-гадать, а набирать и набирать обороты, никто тебе не поможет, никто не спасет, ты один на один с удушением, страхом, хоть лопни стесненная грудь, хоть разорвись сейчас сердце... А Понос — все-таки сволочь — когда ты карабкался вверх, вы­ тянув руку, чтобы схватиться за поручень под стартовой тумбой, не мог отказать себе в удовольствии чуть-чуть, буквально кончиками пальцев, скорее символически, придержать тебя под водой, словно напоминая на прощанье про былое свое могущество, словно самолич­ но — а не потому, что доплыл ты — даря свободу. Но ты отлично знал сволочную его натуру, поэтому действовал наверняка, цеплялся крепенько за поручень, а потом уже, рукой, вытаскивал себя всего, рывком, ломая вроде шутливое сопротивление Поноса, от которого тот сразу открещивался, отплывая, начиная орать на весь бассейн.