Сибирские огни № 008 - 1990

и снисходительно. Опять же источника снисхождения не обнару­ живая. Странно же может показаться то, что и обращенную на себя по­ добную снисходительность (от скрытого превосходства преданности) он чутко фиксировал, ловил, за версту чуял —и соглашался, повин­ но соглашался на такое к себе отношение. Потому допускал, потому соглашался, что честно признавал свое чувство недостаточным по сравнению хотя бы с тем же своим предыдущим чувством, к товари­ щу Хрущеву. Вот уж кого он любил беззаветно, истово, всем своим существом, как могут любить только дети. Хотя и тогда, и тогда над чем-то сме­ ялись, а он позволял при себе эти насмешки, эти шуточки, даже ру­ гань, то ли кукуруза, то ли совнархозы, то ли личный скот, то ли культ разоблачил —Аркадий Петрович уже плохо помнит, не мудре­ но, мал был, да, мал, несмышлен, но одно сохранилось навек: чистое и светлое чувство к Никите Сергеевичу Хрущеву, когда были Гагарин, Власов, Робертино Лоретти, Фидель, Ваня Бровкин, Аркадий Петрович стал пионером, юным ленинцем, большая девочка повязывала ему галстук, он сразу и пылко ее полюбил за белый верх, черный низ, за то, что оттопырены грудки, за то, что пальцы лепечут у горла, где преданно бьется сердечко, за то, что сразу сумела завязать узел пра­ вильно, на всю счастливую жизнь при коммунизме завязала она узел галстука, цвета пролитой крови и частички святого знамени, каждый из концов что-то значил, кажется, нерушимый союз пионеров, ком­ сомольцев и коммунистов, а где чей конец — забыл, надо же. Не забыл зато своего вьющегося, своего трепетного чувства любви к Ни­ ките Сергеевичу!.. И раньше, в совсем уж зыбкой дали, он любил дедушку Сталина, а еще сильней любил свою любовь к дедушке Сталину, потому что этой любви хотели взрослые, добрые, сильные, умные, так великодуш­ но расцветавшие от твоей любви. Он любил свою силу делать счаст­ ливыми взрослых, а его делал счастливым всего один человек, порт­ рет которого висел в детсаду, в доме, множество портретов на де­ монстрации. Он помнит сапоги, китель, усы, очень доброе родное ли­ цо, перед которым невозможно слукавить, которое все про тебя знает, все-все, самое тайное, чего и сам ты не знаешь, поэтому можно спать спокойно, продолжать любить маму, папу, бабушку, брата, футбол, кино, грибную корзинку, воспитательницу, песенку, звездочку с порт­ ретом маленького Володи Ульянова-Ленина, солнце на небе, пруд с камышами, колодезную воду, картинки и буквы, фильмоскоп, рогат­ ку и весь этот загадочный понятный мир можно продолжать спокой­ но любить, потому что смотрел на тебя с портрета дедушка Сталин, победивший фашистов, лучший друг дедушки Ленина, победившего беляков. И на этом опыт любви к общественным деятелям не заканчивал­ ся. Аркадий Петрович успел полюбить и Андропова, за какие заслуги, уже и не вспомнить, кометой мелькнула любовь. То ли за наведение дисциплины (в кинотеатрах народ хватали, выявляя бездельников), то ли за интеллигентную внешность, устав от неподъемной челюсти Леонида Ильича, именно той челюсти, которая как-то необычайно от­ четливо проявилась в истинном своем свете, то ли за то, что госбезопас­ ность возглавлял, значит, все про всех знает, в чем гарантия, что ни­ кто ничего себе не позволит, то ли другие были причины скоротечной любви — не вспомнить... Когда же Андропов умер, Аркадию Петровичу единственно оста­ валось скорбеть по нерастраченному до конца чувству, оно ведь еще только копилось — не мальчик, чай — оно еще только бродило, заме­ шивалось на осадке прозрения, оно еще только томило грудь предсто­ ящей лояльностью, преданностью, уж теперь-то, из-за горького опы­ та, истинной, самородной, цельной, оно еще только искало удобные для себя вдутри человека формы — Андропова не стадо. А присутст