Сибирские огни № 008 - 1990

На свои поэтические занятия в прош­ лом. Он боится на службе, на заседа­ нии сказать «поэтическую ересь», Оле- нич засыпает себе рот сухим песком Циркуляров. Но бьюает, что «душа по­ эта встрепенется», и Оленич украдкой ночью начинает писать стихи. Днем на службе, обескураженный своими ноч­ ными «галлюцинациями», он полуво­ просительно, полуутверждающе гово­ рит сослуживцам: — Я думаю, про меня не могут ска­ зать, что у меня мозги с вывертом... Говоря так, Оленич забывает ночь, стихи и что он все же поэт. В «Сибирских огнях» в 1926 году на­ чал работать другой совслужащий и коммунист — А. Каргополов. Человек этот черняв, густоволос, низколоб и ко­ ренаст, Свою фамилию он произносит через два эр. Эр хрустит у него на зу­ бах, как орех. В революцию он пришел из деревни в 17-м году с аттестатом об окончании двухклассного училища. Бы­ ло ему тогда 17 или 18 лет. Каргополов комиссарил, учился в Гиже, работал в газете. Его сатирический замах дерзок и обещающ. Но у начинающего писателя нет еще грамотности мастера. Он не знает, что значит композиция вещи. У него мало «выдумки». К сожалению, он много списывает «с натуры» и живых людей выводит, даже не сменив, а толь­ ко слегка изменив их фамилии. Некото­ рые читатели почему-то считают его злым «выдумщиком». Каргополов молод, но уже порядочно поработал в совучреждениях. Советско­ го бюрократа, служилую подхалимству­ ющую мелкоту он знает и ненавидит Огненная ненависть иногда застилает ему глаза, мешает видеть настоящих, наших подлинных советских работни­ ков, строителей и организаторов... Коптелов — такой же крестьянин, но помоложе Каргополова, склонен, наобо­ рот, идеализировать город. Коптелову деревня намяла шею. Деревня для него — бычье ярмо. Если бы смог человечьим языком заговорить яремный бык, он за­ говорил бы, вероятно, с коптеловским упорством о пользе машин, о светлой и освобождающей роли фабрик и заво­ дов. Коптелов умеет ненавидеть. Темную, суеверную, сытую и косную деревню писатель не щадит. Но творчество его не мрачно. Коптеловское отрицание све­ жо, убеждающе и светло, как его глаза и лоб. Коптелов не только отрицает, но и обладает редкой способностью утвер­ ждения. Г-Ы Технически писатель слаб. Но ведь он молод. Светлоглазый и светловолосый Мак­ симилиан Кравков 18 лет от роду попал на каторгу. Его молодая ненависть ок­ репла в железе кандалов и камне стен одиночки. Он один, вырванный из пар­ тийного коллектива1, из коллектива тю­ ремного (одиночка), должен был встре­ тить угрозу смертной казни и четыре 1 Речь идет о партии эсеров периода революции 1905—1907 годов. года просидеть за дверью, с которой ни­ когда не снимался замок. Кравков стал идеалистом, индивиду­ алистом. В своих рассказах он берет сильного одиночку-человека, выходя­ щего на борьбу со зверем, себе подоб­ ным, или с целым коллективом. Пусть коллектив в конце концов своей тыся­ ченогой пяткой раздавит смелого оди­ ночку. Одиночка, даже вынужденный пу­ стить себе пулю в лоб или проколоть свое сердце ржавым гвоздем, все же чувствует себя победителем. Он сам уходит от жизни, он никогда не дается в руки врагу. Он свободен. Какая цена этой свободе — дело другое. Сочувствие Кравкова всегда на сто­ роне этого одиночки. Он рисует его сильным и дерзким. Сибирь нужна Кравкову как пре­ пятствие (тайга, глубочайшие озера, бу­ ри, морозы). Он заставляет своих геро­ ев бороться не только с коллективом, но и со стихией. Сибирь Кравков лю­ бит, но, как чужеземец, старается одеть ее, дикую, в тонкие ткани романтизма. Леонид Мартынов сильно стучит ог­ ромными не по ноге английскими ботин­ ками и оставляет на полу мокрые кус­ ки снега. Грудь он старается открывать по-матросски, но шея у него тонка. Го­ лос не ровен, как ни хочется поэту говорить только басом. Он еще растет вверх. Стихи у него тверды на ощупь, но музыка их не окрепла, как голос, как грудь юноши. У Нины Изонги дергаются брови. Черты лица расплывчаты, взгляд рас­ сеян. От этого кажется, что лицо у нее все время меняется. Оно — то широ­ кое, то узкое, то полное, то худое. Оно плывет, как кинопортрет, Нина Изонги росла и училась в Пе­ тербурге. Она интеллигентка с головы до пят. Но она не любит людей «своего крута». От них она ушла. Ее потянуло к людям простым и теплым. Судьба или подотдел учрабсилы сделали Изонги служащей Сибкрайсоюза. Она добросо­ вестно^ шесть часов в день сидела над английскими словарями. Ее мозг заса- ривался техническими терминами из области мыловарения и пушнозаготовок, глаза утомлялись иностранной нонпа­ релью. Жила она в третьем этаже новоси­ бирского деревянного небоскреба. Из ее окна вечерами была видна узкая полос­ ка степи в багровой ясности заката. Но Изонги еще помнила зарево пионерских заводов. Она писала о них. Сибири она не замечала. Неожиданно поэтесса бросила англий­ ские словари, уехала в глушь и вдруг увидела, что Сибирь — это теплая, пе­ страя собачья доха, большие катанки, малахай, снега. Теперь она смеется и пишет, что Сибирь — это хорошо. Кондратий Урманов человек грузный, большой. Но у него маленькие голубые глаза и тихий, глуховатый голос. Ро­ дился он и долго жил в деревне. Ближе и роднее ему крестьяне. Он вполне ма­ стер, когда говорит о мужиках, о бабах из хлебных сибирских сел, о киргизах