Сибирские огни № 008 - 1990

писей, присланных на конкурс и... никого не смог рекомендовать, только обалдел от громады серости, дилетантства и стихоподо- бия. Но зато попался мне в руки альма­ нах «Истоки» — и узнал, что в Ленинске- Кузнецком живет очень одаренный моло­ дой поэт, тридцатилетний рабочий Алек­ сей Бельмасов. Я весьма скептически от­ ношусь к русскому верлибру (хоть иног­ да и «грешу» им). Но верлибр Бельмасо- ва убедил меня в том, что это — поэзия. Не потому что он «свободный», а потому, что в нем гуляет воля духовная: Попробуйте почувствовать себя —пустотой, попробуйте почувствовать себя —одинокой звездой, попробуйте почувствовать себя —вселенной, или деревом, или — дорогой, или —пылью, оседающей в кювет,— попробуйте! И вы должны убедиться, что смерти нет! Смерти —как Ничего —нет! «Когда строку диктует чувство», спаян­ ное с выстраданной мыслью, то уже как бы и забываешь о форме: какая разница, ямбом или раскрещепонным размером напи­ саны стихи, рифмованные они — или нет... «Воля» и «школа», одухотворенное са­ мой судьбой начало и каноны стихотвор­ чества (пусть даже не «окаменевшие», лишь в моду вошедшие) нередко могут враждовать друг с другом у художника. Так долгое время было с сургутянином Николаем Шамсутдиновым. Этого хмуро­ ватого, но, в сущности, добрейшего обру­ севшего татарина я знаю давно, с его «литинститутских» времен,— в этом вузе я, слава богу, не учился, но в шумное его общежитие некогда нередко захаживал... Что такое институт, принадлежащий СП, и что он дает поэтам — тема особого раз­ говора, преимущественно грустного; здесь я ограничусь лишь тем, что скажу так: Шамсутдинову — как, впрочем, и многим, пришлось преодолевать после диплома многое из того, чему его пытались научить (или чем «одарила» его столичная лите­ ратурная среда). Что сургутянину дано сильное, земное, гордое дарование — было видно даже в не очень удачных его, еще «ученических» стихах. Очень часто в стро­ ках преобладала «с бору по сосенке» соб­ ранная линия: здесь — немного от кон­ струкций И. Сельвинского, тут — кое-что от системы синкопов и «разорванной» об­ разности А. Вознесенского (писал о сто­ гах — вспоминал Моне, выражения типа «нутряная сила» пытался срастись с «ле­ тейскими струями»), там — от «оберну­ тое» или от акмеистов. Читал парень мно­ го, вслушивался жадно, и на дрожжах буйного «азиатства» вскипали порой впе­ чатляющие, но лишь внешне эффектные стиховые вихри: «Ухмыляется пена... Сдер­ жан //Лютой каменною уздой, //Содро­ гаясь, клокочет стрежень, //Выгнув ра­ дугу над собой. //Ошарашенные плоты //Мутным ужасом налиты. //В заполош- ном огне платка //Мчится женщина на плотах»... Лихо?! Сегодня, слава богу, это прош­ ло, как корь, земная воля взяла верх над барьерами и силками заемных влияний, чужеродной поэтики. Полагаю, сегодня Николай Шамсутдинов уже несколько скептически относится к своим прежним «антивоенным» циклам, полным искрен­ них, но не очень продуманных обличений заокеанских армий и лидеров. Он ощутил свою силу в ином, в том, где он сильнее всего как художник-психолог — в изобра­ жении духовного мира человека, работаю­ щего в тайге и тундре. Без преувеличения поразила меня «Смерть егеря», трагическая баллада, где автор сумел сомкнуть ак­ туальность (ведь едва ли не ежедневно читаем в газетах о таких ужасах) с ос­ мыслением вековой сущности своей земли, ее внутренней красоты, что так хрупка се­ годня: ...Седобород и тощ, как хвощ, В своих трудах сгорая заживо, Он от смурных забитых рощ Охоты пьяные отваживал. Округу пестуя, как дочь, Он жил, врагами обрастая, На вороватый выстрел, в ночь, Под воспаленный лай срываясь. ...В резной листве роились блики. Он у корней присел, сутул, Настой крушины и брусники С прощальной жадностью вдохнул. И лег бочком... И, взвыв по-вдовьи, Заламывала зеленя, К его рукам припав с любовью, Осиротевшая земля. А он лежал, притихший, весь В бруснике и плакучих листьях. Так замела округу весть, Отяжелевшая на лицах. И, горестью заполоня, Как реквием, передо мною— Его питомица, земля, Оправленная тишиною. ...Но надо сказать, что даже и в послед­ ней книге сургутянина, в «Лунной важен­ ке», вышедшей в Москве несколько лет назад, таких тревожных и полных истин­ ной, одухотворенной гражданственности произведений — очень немного. Как и в книгах ряда талантливых сибиряков, ко­ торые я знаю на сегодняшний день, и это можно понять: ведь выходили эти книги в начале нынешней «весны» общества, а го. товились-то сверхосторожными местными и московскими издателями еще до ее реального наступления. Я не случайно на­ писал выше, что понятие «воля» оставило в их сборниках лишь «отпечатки» — реальные следы где-то за их пределами. И убежден, знаю — в тех книгах, что выходят сегодня и выйдут в скором вре­ мени, войдет многое из того, что лежа­ ло «в столе». А пока... пока что чи­ таешь их книги, где немало стихотворе­ ний и хороших, и сильных, и — «печенкой» чувствуешь — это не самое главное, что хочет и что может сказать автор; может быть, лишь подступы к вершине, а вер­ шина-то как бульдозерным ковшом сре­ зана — либо редакторским пером, либо робостью и неверием самого автора. Слов­ но в недавние времена на выставках жи­ вописи, прошедших «сито» выставкома; ходишь, смотришь и понимаешь — вот между этими двумя колоритными пейза­ жами должен был бы висеть портрет ус­ талого человека с трудной судьбой; здесь — картина, изображающая двух жадно целующихся влюбленных; там — страш­ ный в своей точности пейзаж индустриаль­ ный, на котором изображен задыхающий­ ся от смога город... Но нет этих картин на выставке, а без них разговор о худож­ никах был бы полон оговорок и умолча. ний, не был бы открытым н полновесным... Так — с незаурядной и яркой книгой Бориса Климычева «Возвращение земли»,