Сибирские огни № 008 - 1990

ное, но давно обдуманное мной убежде­ ние: такие стихи, словно солнцем пропи­ танные любовной страстью и жаждой да­ лекой, недостижимой и непостижимой кра­ соты, гораздо больше единят людей раз­ ных наций, чем просто стихи-призывы к необходимости такого единения, потому что речь идет о единении сердец... ...Встретились же мы с Сашей снова лишь через четырнадцать лет. Так полу­ чилось: переписывались иногда, я даже рецензировал его рукопись в центральном издательстве, но не виделись. Встретил я крепкого, «заматерелого» мужчину, обре­ мененного многими земными заботами, во главе которых — забота о своей писатель­ ской организации. Не скрою: была у меня тревога — не стал ли мой старый знако­ мец человеком, «насквозь пропахшим президиумом» (шутка Михаила Светлова). Но, разговорившись с ним, а тем более потом прочитав его новые книги, понял со вздохом облегчения — не стал. Ибо глав­ ное и лучшее из того, что было у него в молодости — осталось и окрепло. Ибо слишком живые и он, и его поэзия. И он ясно ощущает бремя той ответственности, что лежит на нем,— не только «секретар­ ской», не только о писателях-земляках, не только о своем стихе — но и о своей зем­ ле (тут у него тоже масса «экологических» проблем), о времени своем. Понимает, что живем, «Когда, сомненьями тревожа, //Пы­ тает время на излом, //А связи с будущим и прошлым, //Смертельным связаны уз­ лом». Это понимание разнообразно отразилось во многих метких и афористично сжатых строках Казанцева. Собственно, там, где лапидарность, «поговорочная» емкость вы­ ражения исчезают — там у него, как по ма­ новению недоброй волшебной палочки, по­ является всяческого рода словесная «син­ тетика», непомерные длинноты, велеречи­ вость... Вместо живой и повелевающей об­ разом мысли то тут, то там вылезает го­ лое «повелительное наклонение». Там же, где слово живет и дышит по естественным законам мироощущения автора, строки подчас поражают своей «бьющей в яб­ лочко» меткостью, в которой выявляется многозначность метафоры. Например: «Но у нас подчас не хватает времени //Выз­ нать настоящее в настоящем времени», или: «Не годы старят нас, а дни, //Когда не молоды мы были». Или с еще большей долей шутливого парадокса: «Я всегда свою линию гну, //Оттого-то она и кри­ вая». Что верно, то верно, Александр Ка­ занцев «гнет» в поэзии свою линию, а пря­ мой она у художника просто не бывает. По крайней мере, нет у меня сегодня тревоги за Александра Казанцева в плане тех возможных и печальных перемен, что происходили и происходят с некоторыми «президиумными» поэтами: слишком его тянет на волюшку-волю... ...Знаешь ли вообще, мой дальний то. варищ, какое слово прежде всего приходит мне на ум, когда я думаю не только о поэ­ зии, живущей к востоку от Урала, но и о культуре, истории, судьбе Сибири в целом? Это именно — воля. Не свобода, нет,— Воля. Не зоя же это слово, без изменений дошедшее к нам из древних пластов на­ шего языка, столь многозначно. Воля — много больше, чем свобода. Последняя — понятие более социальное («свобода сло­ ва»), гражданское, государственное, «ци­ вильное» или же — глубоко личностное, относящееся к жизни единицы общества. Воля же — понятие космичное и вместе с тем — уникально российское. В нем есть и всевластное, всепокоряющее желание ду­ ха, сердца, плоти, всего существа, неистре­ бимый «императив», и в то же время в нем есть высшая степень раскрепощенно­ сти души, ее абсолютной независимости — и высшая степень слиянности мироздания твоего «я» с безбрежьем земли и приро­ ды, леса и неба. Это глубоко народное понятие. Недаром же реформу 1861 года народ назвал кратко: воля. В Сибири же, в силу множества осо­ бенностей ее исторического бытия, это слово сохраняет еще тот свой первоздан­ ный, старинный смысл, что несколько стер­ ся в Центральной России, в ее сильно ур­ банизированном и в большой мере обес­ кровленном народном бытии. Прислушаем­ ся еще раз к автору «Былого и дум». В своей работе «О развитии революционных идей в России» он пишет: «В печали или в буйном веселье, в рабстве или в анар­ хии русский жил всю жизнь, как бродя­ га, без очага, без крова, или был погло­ щен общиной; терялся в семье или ходил свободный среди лесов с ножом за поя­ сом... Уход в монастырь, в казаки, в шай­ ку разбойников был единственным средст­ вом обрести свободу в России. Народ уч­ тиво называл разбойников шалунами и вольницей». Вольница. Воля. О ней всегда мечтали на исконных землях старой Руси, и доро­ га к ней все чаще становилась дорогой на восток, за «Каменный пояс». Именно по­ тому, что Сибирь была краем землепро­ ходцев, казаков, именно потому, что в ней не было «крепости» — но и потому еще, что нигде, как здесь, не было столько — с давних пор и по самые недавние време­ на — столько острогов, тюрем, а затем «зон» — именно из-за этого контраста по­ нятие «воля» в Сибири обрело особый смысл: оно здесь словно в воздухе раст­ ворено. Оно оставило и оставляет свой след в творчестве самых разных и несхожих меж собою художников слова. Его «отпечатки» я вижу во многих книгах, издававшихся в душные, «подцензурные» времена. Волей пронизано дыхание лучших стихов таких одаренных (и, не скрою, близких мне, хо­ тя и лично незнакомых) поэтов, как Алек­ сандр Плитченко, Николай Шамсутдинов, Борис Климычев, Александр Романов’ Виктор Крещик, Вячеслав Назаров, Ни­ колай Трегубов... Или — вот тебе одно из последних мо­ их открытий. Очередное Всесоюзное со­ вещание молодых писателей было, в отли­ чие от прошлых, не «фанфарным», без шумных приветствий, без поэзоконцертов в окрестных совхозах, без раздачи лав­ ров, деловым и рабочим. Мне предложили быть руководителем одного из семинаров, я предварительно прочитал груду руко