Сибирские огни № 008 - 1990

Многие могут сказать: зачем литерато­ ры вяжутся во все эти дела, ведь их дело — создавать художественные произведе­ ния. Я такое не раз слышал... Но, во-пер­ вых, как иначе жить, если настало такое время: те, кто должен улучшать землю (латинский глагол «мелиораре» — улуч. шать), губят ее: те, что должны хранить ее богатства, либо разворовывают их, ли­ бо губят пестицидами и нитратами,— так кто же должен ее спасать? Во-вторых,— это главное,— у меня есть твердое убеждение, что для поэта писание стихов не должно становиться службой. Оно должно быть Служением. А потому поэту необходимо в жизни нечто — что я называю старинным словом «поприще». Какое-то важное дело, связанное непо­ средственно с некой сферой бытия,— по­ мимо поэзии собственной. Нет, я вовсе не хочу сказать, что поэт должен обязательно «ковать что-то железное» — хотя иным и такое дело под силу и в помощь здоровью духовному и физическому. Поприще — не отдохновение от работы над стихом, не «хобби»... (Между прочим, в древнерус­ ском языке это слово имело и такое зна­ чение — расстояние в 20 верст: попро- буйте-ка протопать пешком почти 30 кило­ метров, какое тут отдохновение или раз­ влечение). Это — занятие, идущее в по­ мощь людям и питающее интеллект худож­ ника, насыщающего его свежими силами. Не шучу, мой друг, я убеждался не раз на ряде печальных примеров, что без та­ кого дела, без поприща поэт рано или по­ здно будет как без крыши — или без поч­ вы под ногами, рано или поздно призна­ ется, подобно Агасферу: «Темен мой день, и нет в мире дерева, чей шатер приютил бы страдальца». Это может быть и, что называется, работа культуролога, научная деятельность, корпение в архивах — что угодно, лишь бы в душе не было пустот... ...Может ли считаться поприщем работа ответственным секретарем писательской областной организации? Полагаю, у не­ которых этот вопрос может вызвать иро­ ническую улыбку. Однако тот, кто хоть отдаленное отношение, даже ненадолго, имел к руководству шумным племенем лю­ дей, каждый из которых (пусть втайне) считает себя по крайней мере очень та­ лантливым, людей, большинству из кото­ рых живется и впрямь трудно (и не толь­ ко в бытовом отношении), особенно в про­ винции, людей, всегда готовых биться го­ ловой в стенку, если речь идет об издании их творений, людей, в массе своей чест­ ных и неуживчивых, никакое начальство в грош не ставящих, если речь идет о принципах,— тот, давая утвердительный ответ, не только улыбнется, но и слезно вздохнет. «На распри и злые наветы //Усилья не тратьте свои. //Любите друг друга, поэ­ ты,— //Стихи — это дети любви!» — я убежден, что Александр Казанцев выстра­ дал это отчаянное восклицание именно на поприще руководства своими земляками- писателями Томска... Помню Сашу на VI Всесоюзном совещании молодых, где мы были в одном семинаре — совсем юного, тоненького, с едва пробившейся щеткой черных усов, еще без единой сединки. Ка­ жется, у него только готовилась тогда первая книжка в «Молодых голосах», и, кажется, незадолго до того он окончил вуз,— много в нем было тогда студенче­ ского, «петушиного» — и стихи его были в основном такими же: полными юного белозубого напора, желания «глотать» эту жизнь жадно и взахлеб, познать ее низи­ ны и высоту, и как можно скорей; чувст­ вовалось — он во всем «и жить торопит­ ся, и чувствовать спешит», и здорово, пом­ ню, ему тогда, на обсуждении, досталось за торопливость строк, часто дававших «петуха». При всем этом он многим тогда «глянулся», мне лично поверилось в то, что «студенчество» его души даст добрые всходы — и недаром через несколько лет в рукописи его стихов едва ли не самые обаятельные , страницы были отданы цик­ лу «Студгородок»; вот несколько строк из него: «Решимость во взгляде. Лохмат и не­ брит, //В столовке студенческой парень сидит. //Листает с конспектом заемным тетрадь, //Полгода за сутки решив навер­ стать. //Глотает науки мудреный настой //И ложкой скребет по тарелке пустой». Всего лишь сценка, но сколько же в ней юмора — редкостного у русских поэтов явления — и сколько житейской досто­ верности... Но более всего мне тогда понравился другой «росток» раннего творчества Алек­ сандра Казанцева: эта достоверность, стремление в яркой цветовой гамме изо­ бражать рельеф действительности прояв­ лялись в том, что я лично для себя назы­ ваю «зовом Азии». Не просто ощущение того, что он — сибиряк, но — чувство Востока, многоплеменной, многоязычной, нередко таинственной и пестрой стихии. Это чувство всегда было благотворным для русских художников стиха. И не случайно оно отозвалось у входящего в зрелость томича сочными и терпкими, остромета­ форичными строками, обращенными к во­ сточной женщине: Твой город, наверно, дремлет, Устав от горячих буден, Большой, азиатский, древний, Гудящий с утра, как бубен. А ночью, неоном тлея, Забыв аромат харчевен, Он видит набегов время И злые костры кочевий. Он слышит гортанный голос, Тоскливый напев пастуший. Ночами задумчив город... И в жарком пуху подушек Ты спишь, разметала руки. На стенах колдуют тени. И горечь в тебе разлуки — Серебряным зноем тела. Спокойны твои ресницы И губы пока спокойны. Но знаю —тебе приснится Безумный азарт погони. — Коня! Эге-гей! На тропы Обрушат копыта злобу,— Чтоб ветер, чтоб пыль и топот! И солнце плясало чтобы!.. В этих, без всякой натяжки прекрас­ ных строках мне видится живое и орга­ ничное — на уровне мышления сегодняш­ него жителя нашей многонациональной страны — развитие той линии российской музы, что означена славными именами Гумилева, Есенина, Сергея Маркова, Н. Тихонова, Г. Шенгели, Л. Мартынова... И позволю выразить, может быть, спор-