Сибирские огни № 008 - 1990

было б здоровье. Но в какой мир вступа. ют наши дети, и как им жить в нем? Как не оказаться нм в эпицентре того «бала Сатаны», который вершит и правит се­ годня индустрия масс-культуры, захлесты­ вающая страну. Когда, надев наушники, ребята не слышат ничего, кроме «тяжело­ го металла» и других видов рока, когда они наизусть знают репертуар «Дип Пёрпл» и прочих рок-групп, но не помнят имени-отчества своего деда, а на вопрос — кто вы по национальности, ничтоже сумняшеся, отвечают: «Советские». Мы го. ворили о том, что, живи Маяковский се­ годня, он бы тоже не захотел жить «в ми­ ре без Россий и Латвий». Но более всего говорили о том, что наши дети вступают в мир, где стало меньше доброты. Ожесточение в народе сейчас? Да, ко­ нечно. Наверное, по этому показателю мы занимаем одно из первых мест в мире. Был разрушен тонкий слой христианской цивилизации, ограничивавший в человеке зверя. Был создан культ насилия, когда было осквернено все, во что верил народ. «Перевоспитание» новых поколений шло интенсивно. Через шизофренические идеи всюду видеть врага. Через братоубийст­ венную гражданскую войну. Через «обо­ стряющуюся классовую борьбу». Через коллективизацию и массовый террор. Че­ рез немыслимые жестокости и несправед­ ливости второй мировой войны. Через све­ дение человека, личности к роли насеко­ мого, которого можно в любой момент прихлопнуть. Как тут было не возникнуть ожесточению?! А сегодня — сегодня, ког­ да задышалось вольней и можно говорить, не боясь, что думаешь, обнаружилось столько прорех и неурядиц, что многие просто не верят в добрые перемены. Так уже бывало в нашей истории, писал же Карамзин: «Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительно менее нового добра, а новому добру как-то не верится». К то­ му же сейчас, когда дело идет к полной демократизации нашей государственной жизни, у многих возникла новая боязнь: вдруг и на этот раз, как некогда, поя­ вится на пороге некий бравый матрос (ес­ тественно, в более высоком звании) и гар­ кнет: «Расходитесь, караул устал». Что де­ лать, последние десятилетия мы жили в «тихом омуте», и много чертей развелось. Как изгнать эту чертовщину, эту «не­ чистую силу» (персонаж одной из самых горьких и по-народному звучных баллад автора «Чистой силы»)? «Как этот дом перекроить? Как эту жизнь переиначить?» .— последние страницы творчества Балача- на, по существу, насквозь пронизаны эти­ ми вопросами и попытками дать на них ответы. Верней, одной большой попыткой, которую он последовательно, с присущей ему «настырностью» (даже порой слиш­ ком прямолинейно) стремится осущест­ вить. Это попытка, исходящая из стерж. ня его мировосприятия: главное для, че­ ловека — действие, работа. В ней спасение души — и земли. Пусть, говорит он, об­ ращаясь к своему герою, кое для кого «шурупик ты, как будто в механизме, и винтик ты, и приводной ремень», пусть «и сегодня ты зовешься — фактор. Спасибо! — человеческий хотя»,— пусть это, к не­ счастью, еще так, но когда человек берет­ ся за свое кровное дело, он в нем — царь и бог, и черт ему не страшен, и никто над ним не властен: Руки мои в пыли, Ноги мои в пыли. Плечи мои в пыли — Много на мне земли. Я тяжело иду. Все у меня — в виду: Поле и дом в саду... Думаю на ходу: Доля моя сия — Царь я земли всея: Дома —моя семья. В поле —моя земля. Землю свою пахал. Зерна в нее пихал. Ветер не утихал. Сам я не отдыхал. Всходы бы мне спасти — Будут хлеба расти. Будут хлеба цвести — Взгляда не отвести. Сделал я все, что мог. Трактор в степи заглох. Силы пошли мне, бог, Переступить порог... По всей своей структуре — по тактово­ му ритму, по нетрадиционной стро­ фике, «работающими» на главную мысль, это стихотворение, «Усталость», представляется мне одним из лучших в нынешней сибирской поэзии, мастерски на­ писанных и обращенных к человеку, кото, рый прочно стоит на своей земле. Скепти­ ческий читатель, может быть, отчасти бу­ дет прав, сказав: ведь это довольно-таки редкий по нынешним временам случай, да­ же несколько идеальная ситуация, ведь над этим пахарем стоят «семеро с лож­ кой», верней, сидят по своим кабинетам и диктуют ему, как прежде, что и когда ему сеять. Ну, отвечу я, во-первых, этот па­ харь уже начинает круто сбрасывать дик­ тат «семерых», а во-вторых, правда, по­ беда, будущее — за такими людьми. Мне жаль, что Балачан, по его собст­ венному признанию, уже больше года как не пишет стихи (и не знает, когда начнет снова) — ушел в публицистику, воюет с омскими мелиораторами и агропромом. Он ведь многое еще может сделать в поэ­ зии: я не сказал о целом ряде его стихот­ ворных «сказов», где щедро плещется и «сибирский говорок», и доброе чувство юмора. У него, крестьянского сына, нет ни­ какого «антиурбанизма», напротив, ему чужд спор меж урбанистами и «патриар­ хальщинами»; он пишет: «Но спор идет. В нем — неприязнь и зависть! //А солнце над землею каждый день //Восходит, оди­ наково касаясь //И городов, и сел, и де­ ревень». Вообще, понятия «объектив­ ность» и «поэзия» трудно совместимы: Ба­ лачан один из тех немногих, кому это сов- вмещение дается... И уж совсем удивила меня его любовная лирика — это откро­ вения человека, идущего к шестому десят­ ку, понимающего с грустью, что «буйства глаз и половодья чувств» уже не вернуть, но — любящего так же страстно и тре­ петно, как тридцать лет назад, к тому же понимающего суть женской красоты со всей умудренностью зрелого человека. Пи­ сать ему еще стихи и писать!.. Но понять его уход в публицистику то­ же можно: в его родной Барабинской сте­ пи может произойти нечто гибельное, она вся может стать болотом, если мелиорато­ ры ее «заканалят»...