Сибирские огни № 008 - 1990

Не суди на слове. Мои соболи твоих соловьев Переловят. Мастерство накапливается художником всю жизнь, но основа его — сила таланта, чувство слова — как правило, проступа­ ет и в самом начале. Эти строки «Соболей» были написаны совсем юной девушкой, но многому тут можно поучиться: сколько музыкально-словесной живости, сколько звуковой свободы, переливчатости действи­ тельно соловьиных плавных фиоритур... Как многозвучен голос русской женщины! ...И все же, хотя Светлана Кузнецова — действительно большой поэт любовной те. мы, я должен признаться, что есть в ее творчестве страницы, обжигающие сильнее, подвигающие на более глубокие раздумья, чем собственно лирика. Читая «Соболиную тропу», «Гадание Светланы» и другие ее книги, вначале подсознательно, а потом уже всем существом своим начинаешь ощущать: какой же глубокий и широкий, какой не­ изгладимый след оставило в жизни наро­ да, страны, да и в личной судьбе множест­ ва людей понятие с и р о т с т в о . Как властно оно над нами и сегодня. Нет, это не только безотцовщина сама по себе, хотя у самой Светланы это чувство началось, конечно, с потери отца в раннем детстве. Все у нее начиналось с личностного и пере­ ходило в обобщение судеб ее земляков и сограждан. Здесь — все, что порождено бесчисленными нашими бедами и потерями: и вдовство миллионов солдаток, и одино­ чество сотен тысяч юных женщин, так и не ставших женами, и доля тех из них, что стали матерями-одиночками,— и «наследст­ венная передача» этой неустроенности, не­ ухоженности, неприголубленности, нехватки любви из поколения в поколение, столь жестко усугубленная отчуждением людей друг от друга, тем дефицитом добра, что принесло с собой наступление «технокра­ тизма» и прагматизма. Много корней, мно­ го горьких плодов, а имя всему все то же: сиротство. Отчаяние от него иногда (хоть и редко) прорывалось и такими, сугубо авто­ биографическими нотами у Светланы Кузне­ цовой: «У меня за душой — ни алтына, //За спиною — ни пяди земли. //И ни до­ чери нет, ни сына, //А родители в землю легли». Конечно, боль других может по­ чувствовать лишь тот, кому и самому при­ ходилось несладко... Намеренно не хочу го­ ворить о жизни человека, которого уже нет с нами, да и зачем? Даже неискушенному читателю ясно по многим страницам «Со­ болиной тропы», что в личной судьбе ее ав­ тора было мало «лада», мало женского счастья. И все же в вершинных своих стихах она не то чтобы «возвышалась» над терниями доли своей: нет, свое, кровное смыкалось с «фамильным», родовым, и — перерастало в концентрацию поэзии, где история Родины (не «малой», но именно той, что пишется с большой буквы) была озвучена голосом си­ бирячки, выросшей на печально известных Ленских приисках, была «высвечена» ее взором, запомнившим и военную голодуху, и «зовы», была услышана ее слухом, с дет­ ства впитавшим рассказы о кровавых бой­ нях гражданской. Звучал голос русской женщины, главным личным и гражданст­ венным желанием которой было и оста­ ется хранить нежность, оберегать человеч­ ность, «лад» в доме и в мире. Ах, родные мои, как вы жили, Если три революции были, Если столько лет с голодовками. Если столько зим с холодовками! Ах, родные, когда вы любили, Если вечно заняты были. Если нежность совсем не в моде, Если вся судьба на народе. Да еще забота родительская. Да еще работа учительская. Да болезни большой страны От войны, до другой войны. Вы и отдыха не ценили. ...А потом отца хоронили. Впереди несли ордена По дороге, что так длинна. Над могилой такой глубокой Речь казалась такой высокой. А потом оградку поставили. Три бумажных венка оставили. Ходит мама моя несмелая По своей земле. А у мамы волосы белые, И мое письмо на столе. Благодарение поэта людям, давшим ему жизнь, но не только — людям, которые сами в себе воплощали лучшие черты нашего многострадального народа... Мало я знаю в нашей новой поэзии стихотворений, где такими же простыми словами была бы так объемно высказана личная боль худож­ ника, неразрывная с драматизмом истории страны. Не случайно в свое время столь строгий к молодым Твардовский опубли­ ковал «Родителей» в «Новом мире». ...Работала она неистово, «по-ломовому»: благодаря ее перу достоянием русского читателя стали многие добрые образцы словесности, созданные поэтами братских республик. Дело было не только в зара­ ботке (хотя нуждалась она порой отчаян­ но), тут действительно сказывалась широ­ та натуры: ей невмочь было жить в «пиити­ ческой праздности», ей вечно хотелось по­ мочь кому-то. Жизнь Светланы под сто­ личным небом была далеко не безоблач­ ной. Ее многие из власть предержащих в литературном процессе остерегались: за словом в карман она не лезла, и никаких рангов для нее не существовало. Ее иные называли человеком с «трудным» харак­ тером, иные — неуживчивой, замкнутой. Что правда, то правда— к легковесным и щебечущим «светским» беседам у нее тяги не было. Суть же состояла в том, что она действительно обладала гордостью, ред­ костной в наше время, той гордостью, что не позволяет человеку ни на йоту дать уни. зить ни себя, ни других, не дает солгать даже в мелочах, не говоря уже о делах серьезных. Помнится, шло заседание приемной ко­ миссии писателей-москвичей. Должны — именно «должны» всенепременнейше — были принять в СП одну из дочерей ру­ ководителя нашего Союза. Она, видите ли, перевела один зарубежный детектив (или два), и в «инстанциях» решили, что этого достаточно, чтобы ее «обютетить». Причем это была уже вторая дочь литературного сановника, возжаждавшая войти в писа­ тельский цех: одну уже приняли. Началось обсуждение, но, как говорится, все в рот воды набрали и сидели, стыдливо опустив глаза. И тут прозвучал голос Светланы Кузнецовой: «А нет ли у нашего уважаемо­ го Г. М. еще и собачки? Если есть, то давай­ те и ее примем, чтоб уже все сразу его до­ мочадцы были бы в Союзе...»