Сибирские огни № 008 - 1990

велось, и по гроб я не забуду этого, уви­ денного в самые первые детские годы: как женщины пашут на поле. Вспоминаю сей. час: страшно становится, но помнится и другое — какая-то особая, дивная стать, особое достоинство этих россиянок за плу­ гом. Этим «стоп-кадром» нашей недавней истории я и начал бы видеопоэму о Свет­ лане Кузнецовой... Как говорится, «ника­ ким боком» не близок ей Осип Мандель­ штам, но он был еще и проницательным ис­ следователем стиха; вот его высказывание, впрямую относящееся к творчеству таких художников, каким была она: «Поэзия — плуг, взрывающий время так, что глубин­ ные слои времени, его чернозем, оказыва­ ются сверху». Светлана действительно поднимала ту пашню, которую должны были бы поднимать ее сверстники-коллеги мужеска пола, да многие из них избира­ ли прогулки по зеленой травушке. Иным и на поэму хватило бы того историзма, что высказан ею всего в четырех строках ми­ ниатюры: Нынче прав на песню нет у соловья. Ходят женщины надменны и тихи. Только павшие годятся в сыновья. Только мертвые годятся в женихи. В первой половине шестидесятых, когда многие ее собратья по перу были в эйфо­ рии от строительства гигантских ГЭС, вос­ певали «покорение» великих рек, она жила в предчувствии разорения богатств родной земли, в предчувствии недобрых перемен, что вскоре войдут в нравственный мир си­ биряков, порушив многие добрые устои: «...Уехать, что ли, до другой поры, //По­ ка дороги так ко мне добры, //Пока еще не на запоре дверь, //Пока в тайге не пере­ велся зверь, //Покуда в реках даже ры­ ба есть, //Покуда вырубкам богато цвесть». Этому «покуда», как теперь всем ясно, суждено было длиться недолго — дочерним плачем полны многие строки Кузнецовой, обращенные к ее родной земле. Но. вообще говоря, отношения поэтессы с Сибирью не­ сколько более сложны, нежели сущность условной и общепринятой в таких случаях дихотомии «дочь-мать». Эта гражданствен­ но-этическая «красная нить» ее твор­ чества весьма четко сформулирована А. Преловским в предисловии к «Соболи­ ной тропе»: «...в самых тупиковых лири­ ческих ситуациях Светлана Кузнецова бе­ зошибочно находит единственно верный выход: к родной Сибири, к памяти, к дол­ гу жить, сострадать — противостоять смер­ ти». К этому я могу добавить вот что: она относилась к Сибири не только как к ма­ тери, но — как к символу (конечно, «ове­ ществленному» во плоти земли, во плоти тайги, степей, рек и тундры) р о д н о й ж е н щ и н ы вообще, и как к сестре, и как к дочери, которой приходится очень солоно в этом веке и в этом мире — как и самой лирической героине. Если боль, в Сибирь ухожу, На ее берегах тужу, На безлюдьях ее огромных, На загруженных аэродромах, На дорогах ее неустроенных, В городах ее недостроенных. Обнимаю ее, зеленую, Неизбывную, окрыленную, И горячею головой Прижимаюсь к ней, снеговой... Для человека с неокаменевшим сердцем, для русской женщины в особенности, за­ бота о попавшем в беду, о занедужившем ближнем всегда становилась лучшим сна­ добьем против собственных бед и недугов: эту жизненно-вековую истину Светлана Кузнецова воплотила в своих стихах так убедительно, как мало кто... И почти ни у кого из творцов российской словесности в новое время я не встречал столько правди­ вых и покоряющих портретов русской жен­ щины-сибирячки (впрочем, не только си­ бирячки — россиянки вообще), раскрываю­ щих многогранность и многомерность ее простого внешнего облика, духовного лика, таинственную сложность «уклада» ее серд­ ца, сложность, коренящуюся и в унаследо­ ванной психологии ее бабок и прабабок, и в противоречиях века идущего, в коллизиях его нервно-наступательного ритма со стре­ млением женщины к устойчивости и чис­ тоте: Я живу спокойною и тихой. Я живу у северной реки. И меня обходит злое лихо, И меня обходят те, что падки. Как на мед, на липовую лесть. У меня в березовом распадке И своих затей не перечесть. Собственных придумок не проверить, Не отвеселить своих гостей, Собственных ошибок не промерить, Не распутать спутанных путей. Спокойствие голоса, отсутствие «нерви­ ческой» экзальтации, что и говорить, при­ сущей многим нынешним поэтессам (да и поэтам тоже), ничего «дамского» — но «бабьей» эту лирику тоже никак не назо­ вешь: в ней живет общечеловеческое чувст­ во чести и гордости — и какой нелегкой це­ ной оно дается! Ценой опыта ошибок и по­ терь, ценой предельно критичного самопоз­ нания и познания людей. Вот почему лишь с одним самоопределением Светланы я не могу согласиться, верней — с одним лишь эпитетом этого самоопределения, заверша­ ющего собой «Соболиную тропу»: «Одноз­ начен мой мир, но прекрасен. //Однозначна я в нем, но светла». Да, прекрасен был ее ярый и многоцветный мир, светла была она сама даже именем своим,— а вот одноз­ начного ничего не было. Иначе не смогла бы она сама высказать еще в ранней мо­ лодости другое свое кредо, на мой взгляд, объемлющее все ее творчество: «...Белые лебеди слишком белы для меня. //Черные лебеди слишком черны для меня». Не мог­ ла ее натура приять ничего «черно-белого», для этого она в бедовой своей судьбе ясно и отчетливо видела реальный мир. И не по­ тому ли, при всей эпической силе, при всей «ствольной» натуре своего поэтического труда была Светлана Кузнецова мастери­ цей (именно мастерицей, в данном слу­ чае термин «мастер» слишком «мужской») изящных, по-женски лукавых любовных откровений, таких, что при чтении их вспо­ минаются и вологодские кружевницы, и улыбчиво-хитроватые творения палешанок. В таких стихах — полнокровие характера женщины, где невероятным, головокру­ жительным образом перемешано самое земное с самым возвышенным: И мои и твои следы Не сплетались чтобы, У тебя зелены сады, У меня —чащобы. За твоим окном —соловьи, За моим —соболи. Ты меня к себе не зови, Здесь печаль особая. Скоро вьюга снега совьет,